среде ученых неэтичной). Однако при всем несовершенстве в оформлении его труда, это все-таки была еще вполне допустимая для агронома работа. Она указывала на то, что Лысенко старался расти, стремился превратиться в добротного научного сотрудника. Важная деталь — никаких практических предложений работа не содержала, да и не могла содержать, так как для этого еще не хватало материала.

Доклад на генетическом съезде

В 1927 году Лысенко изложил "основные положения" своей работы на "съезде, созванном Наркомземом Азербайджанской ССР на Ганджийской станции" (28). В декабре 1928 года он выступил в Киеве на Всесоюзном совещании Сахартреста с докладом "Влияние термического фактора на фазы развития у растений и программа работ по этому вопросу со свеклой" (29). Никогда, правда, потом Лысенко к этой программе не возвращался и исследований яровизации свеклы не проводил.

Не прошло и трех недель, как последовало новое выступление Лысенко — уже не на достаточно узком совещании свекловодов, а на огромном Всесоюзном съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, состоявшемся с 10 по 16 января 1929 года в Ленинграде (30) 2.

Лысенко зачитал доклад (его авторами значились Д. А. Долгушин и он) в последний день секционных заседаний — 15 января 1929 года. Хотя авторы заявили, что они излагают данные, представленные в книге Лысенко, на самом деле это была принципиально другая работа. В докладе было заявлено громко, что авторы пришли к революционной идее, позволяющей произвести переворот в сельском хозяйстве, — высевать весной озимые зерновые культуры как обычные яровые. Авторы утверждали, что достаточно подержать наклюнувшиеся семена озимой пшеницы на холоду, как растения нормально выколосятся при яровом посеве, что сулит двоякую выгоду: во-первых, можно будет избежать многих неприятностей — нередкого вымерзания посевов в малоснежные зимы, вымокания их весной, удушья под ледяной коркой, а, во-вторых, можно будет получить большие урожаи. Всем известная трудность, а именно, что при весеннем посеве озимые в массе своей не выколашиваются, теперь, после обнаружения действия пониженных температур на проросшие семена, оказывается преодолена. В докладе было сделано даже более радикальное утверждение:

"Календарной границы, которая отделила бы озимые формы от яровых нет; каждый сорт ведет себя вполне индивидуально" (32).

В конце 1929 года Лысенко писал еще более категорично:

"Согласно нашему теперешнему представлению, нет ни озими, ни яри — имеются только злаки с различной степенью "озимости"… "Озимость" же мы можем искусственно изживать" (33).

В тот же день на той же секции с сообщением об изучении влияния холода на растения выступил известный авторитет в этих вопросах Н. А. Максимов, который в обширных, многократно повторенных опытах получил более аргументированные данные, но не счел возможным делать на их основании "революционные" практические выводы, ведущие к внедрению в практику на полях метода высева озимых весной. На следующий день газета "Ленинградская правда" поместила репортаж со съезда, один из подзаголовков которого имел отношение к тому, что говорил лишь один из выступавших — Лысенко: "Можно превратить озимый злак в яровой" (34). Однако имя Лысенко в репортаже не упоминалось, а сообщалось только о выступлении Максимова и специально подчеркивалось, что пока еще преждевременно говорить о применении метода на практике. Но то, что высказанная Лысенко и Долгушиным идея сразу запала журналистам в голову, очевидно.

Вместе с тем доклад Лысенко и Долгушина принес авторам разочарование: они представляли свою работу как открытие, но в конце заседания во время обсуждения заслушанных докладов был высказан ряд критических замечаний именно по работе Лысенко и Долгушина, в особенности по поводу чересчур легковесного предложения о переносе пока еще предварительных выводов на практические рельсы. Критика была корректной, мягкой, но, как позже выяснилось, один из выступавших — Максимов сильно обидел Лысенко, и последний всю последующую жизнь не забывал жрецов науки, не принявших его доклад так, как ему хотелось.

В программе съезда числился доклад Гавриила Семеновича Зайцева "Действие изменяющейся продолжительности солнечного дня на хлопчатник". Этот самобытный талантливый ученый пошел уже дальше и Максимова и Лысенко, изучив не только влияние температурного фактора на прохождение фаз развития растений, но и приступив к исследованию других факторов среды. Но доклад Зайцева не состоялся. По дороге на съезд из Ташкента он почувствовал себя плохо, был вынужден задержаться в Москве на сутки, а там скоропостижно скончался от гнойного перитонита (см. о Г. С. Зайцеве /35/).

Газетная шумиха вокруг "открытия" отца и сына Лысенко

Прошло полгода, и Лысенко доказал, каким отличным психологом он был, как правильно понял мощь новых тенденций, сложившихся в стране. Скепсису "старорежимных спецов" была противопоставлена "созидательная, творческая" позиция даровитых людей из народа. Узнала об этом сразу вся страна.

Лысенко удалось однажды прогреметь благодаря публикации в "Правде", и он понял, как немного нужно, чтобы пленить воображение корреспондентов, ищущих сенсационные материалы. На этот раз сенсацию создали даже не вокруг опытов самого Трофима Денисовича, а вокруг невиданного достижения простого крестьянина, якобы сумевшего утереть нос маститым ученым.

Центральная пресса известила, что весной 1929 года отец Лысенко, Денис Никанорович — колхозник артели "Большевистский труд" в селе Карловка на Полтавщине, высеял весной два мешка озимой пшеницы, якобы закопанной в снег для охлаждения на всю зиму, и будто бы собрал в три раза больший урожай, чем у обычной яровой пшеницы, высеянной в срок — весной.

Что побудило необразованного крестьянина пойти на странный шаг и рисковать сразу несколькими мешками озимой пшеницы, мы никогда не узнаем. Мне приходилось слышать, что закопал он мешки с пшеницей в снег неспроста. Что в зиму 1928–1929 годов, когда в ходе коллективизации Красная Армия и особые продотряды из революционных рабочих и чекистов экспроприировали у крестьян все наличное зерно, отец Лысенко припрятал в снегу два мешка озимой, самой лучшей пшеницы, после чего случилась незадача: семена под снегом намокли, дали ростки, и не оставалось ничего иного, как высеять их весной в землю, на авось (36). Проверить это предположение невозможно.

Итак, история с весенним посевом озимой пшеницы была широко разрекламирована в советской прессе. Летом 1929 года (еще до сбора урожая, то есть до окончания "эксперимента")