еще заставшие конец той эпохи (в искусстве девятнадцатый век кончился в 1914 году). Сюда отчасти входит и та связь с деревней, с природой, о которой говорил Ходасевич, и еще многое другое, всего же больше, кажется, органичность, широта, приволье той жизни, ея чистота на вершинах, — о, не безупречная, далеко не безупречная: грехов, пятен было достаточно, как и всегда и везде, но что же их сравнивать с тем, что пришло на смену едва ли не во всем мире? Рахманинов был человеком девятнадцатого столетия. Слава пришла к нему в двадцатом, однако благодаря тому, за счет того, что ему дало девятнадцатое, — по настоящему единственное цивилизованное столетие в истории мира. Той органичности, которая была в нем, которая есть в Бунине, больше в России, боюсь, никогда не будет.

Придет другое и как-то свяжется со старым. Да уже пришло и кое-как начинает связываться: по слухам, в России начинается «возвращение к Рахманинову», и русские музыканты и там признали его гениальным человеком. Скептик скажет, что здесь тоже «Александр Невский», что у умерших есть свои привилегии. Еслибы, например, Чехов был жив, то, должно быть, оказался бы в Париже или Нью-Йорке, печатался бы в «Современных Записках», в «Новом Журнале». Еслибы чудом Достоевский написал «Бесы» или «Братья Карамазовы» после революции, разве не были бы они в России запрещены? Теперь — музеи Чехова, Достоевского, памятники, ценные исследования, превосходные издания... Конечно, надо быть очень осторожным не только в выборе родителей, как советовал Гейне, но и в выборе времени своего рождения. Однако, наверное дело теперь не только в этом.

Музыка «аполитичнее» других искусств и меньше нуждается в непосредственной, географической связи с родиной. Рахманинов прожил треть жизни заграницей, продолжал работать, продолжал творить. Его жизнь была счастливой — поскольку может быть счастливой жизнь великого артиста. Слава пришла к нему очень рано. Сергею Васильевичу не было двадцати лет, когда в тесном московском кругу заговорили о «новом Моцарте». Юношей он написал и свою знаменитую «Прелюдию». Кстати сказать, необычайный успех этого юношеского произведения, вот уже пятьдесят лет исполняемого пианистами во всех частях света, раздражал его. — «Прелюдию» все знают, «Колоколов» почти никто не знает», — говорил он сердито: сам он считал своим лучшим произведением «Колокола». Чайковский один из первых отметил громадный талант молодого Рахманинова и в последний год своей жизни говорил с ним почти как с равным. Сергей Васильевич в юности работал очень легко; оперу «Алеко» он написал в две недели. Незадолго до своей кончины Чайковский сказал ему: «Как вы много за это время написали! А я только одну вещь (это была «Патетическая Симфония»). Рахманинов стал всероссийской знаменитостью тридцати лет отроду. Позднее, уже в эмигрантский период его жизни, пришла и мировая слава.

 Да, да, «возвращение к Рахманинову» — там. Надеюсь, хочу верить. К счастью, оказались в современной русской культуре такие явления, в оценке которых мы все согласны, независимо от разделяющего нас географического рубежа. Россия не могла ни забыть, ни разлюбить Рахманинова. Он ее прославил, она прославляет его.