старик. На всех лекарств не хватает, так что счастливчиков выбирают случайно, через лотерею.

— Неужто правда?

— Правда.

— Вот черт, а я-то думал, эта ерунда с лотереей — хрень собачья.

Небо, сотканное из дождя и смога, постепенно темнело.

— Тихо… за тобой идут. Слышишь?.. Тащатся сюда.

— Да ты бредишь старик, у тебя белая горячка.

Прислушаться…

Старик был прав. Сюда действительно шли. Морячок теперь тоже различил эти звуки.

Шарк, шорк, шлеп… подтягиваются на худосочных ногах больные отчаявшиеся туши. Еще мгновение и они появятся из-за угла. Лунорожие вороны-падальщики со зловещими улыбками и голодно урчащими животами. Ворчащие, алчущие “Исцеления” ямы желудков; чумные язвы, зияющие в окисленной бронзе кожи, глаза, будто падающие звезды, спрятавшиеся вены и одеревеневшие мышцы, молящие об игле, все воняет гнилью вперемешку с микстурой от кашля.

— Беги, паря, пока можешь. Беги…

Но Морячок не побежал. Бежать было некуда. Его взгляд упал на большую груду костей в нескольких шагах и, словно пес в поисках сахарного мосла, Морячок нырнул в нее головой и, помогая себе руками, забурился вглубь этого сугроба из бедер, черепов и лопаток. На виду остались только глаза — две дырочки от мочи в грязном снегу.

Серокожие фанатики приближались. Казалось, это не отдельные личности, а лишь детали огромной машины возмездия, составленной из качающихся голов и костлявых конечностей.

— Парень…

— Ты, — начал один из рваных ртов монстра, — ты — тот, кто побывал на “Исцелении”!

Старик, похоже, готов был под землю провалиться.

— Я? Боже упаси! Какое еще “Исцеление”? Неужто по мне не видно? — Сбросив пальто, он обнажил предплечья и грудь. — Глядите, у меня есть отметины, болячки! Я тоже умираю…

Вокруг него бесновалась машина: больше никакой раскачки, полная мощь. Старика рвали полчища крючковатых пальцев, лица-черепа и головы Медузы с несметными шевелящимися щупальцами кивали и плотоядно смотрели, с наркоманской страстью вожделея лихорадочной крови.

— Пожалуйста, — проскулил старик, и ему в рот сунули кусок заплесневелой ткани, — ради любви Христовой не меня, его, того парня!

— Христовой? — повторил хор голосов. — Христовой? Он действительно так сказал? Да никакой он не христианин, и отметины его поддельные! Не настоящие стигматы! Он не нашей веры!

— Пожалуйста, — сквозь обслюнявленный кляп прохрипел старик. — Меня крестили в крови Христовой! Я вашей веры! Я не язычник! Я не получал Исцеления!

Машина не слушала. Она превратилась в видавший виды манекен с тысячью движущихся рук и ног, каменными глазами, кожей, как у сороконожки, и грохочущим в крови, сводящим с ума, воняющим мочой и лекарствами аппетитом.

Морячок наблюдал за всем этим через пожелтевшие прутья разбитой грудной клетки. Перед глазами у него плыло. Он видел и не хотел видеть, был здесь и мечтал оказаться где-то еще.

— Пустить ему кровь! — скандировали рты. — Кровь — это жизнь.

Несколько частей машины исчезло. Старика затянуло под море оборванных насекомьих ног и завшивленных тел. Его крики были едва слышны из-под толщи кожи и плоти. Затем пропавшие части машины вернулись, выдвигая деревянную конструкцию из вертикалей и поперечин. Старика растянули на ней буквой «Т», перевернули, его ладони и лодыжки крепко прибили гвоздями, горло перерезали, и реки красного раскаяния хлынули в котел.

— Сие есть тело и кровь Сына Господня, — певуче начала машина. — Когда мы ее выпьем, Он станет нами, и Мы станем им. Так это было вначале и так пребудет во веки вечные.

Морячок смотрел, как толпа пьет, накачиваясь исцелением, и распевает псалмы, и радовался, что так и не был крещен, что он не такой как эти кровопийцы и пожиратели плоти, что он не христианин.

перевод: Анастасия Вий