удел не истинность, а правильность. Но Гегель, безусловно, прав, указывая, что уже форма мысли (а не только сознательно действующий субъект) сама по себе активна, и, вследствие этого, даже если рассудок не желает вмешиваться в мыслимое содержание, он все равно это делает.

Правда, естествоиспытатель никогда не скажет, что мир произведен его формулой и он, по-своему будет прав, конечно. Но и среди физиков есть большие философы, такие, как А. Эйнштейн, полагающие, что точное знание в некотором смысле промахивается мимо мира самого по себе. Иначе говоря, мир сам по себе в любой степени приближения остается за границей известного, т. е. он по-существу своему всегда трансцендентен: "Я смотрю на картину, - писал А. Эйнштейн, - но мое воображение не может воссоздать внешность ее творца. <...> Человеческий разум не способен воспринимать четыре измерения. Как же он может постичь бога, для которого тысяча лет и тысяча измерений предстают как одно?"; "самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека - это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытывал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то, во всяком случае, слепым".

Данным высказыванием А. Эйнштейн разъясняет читателю приведенную им выше замечательную формулу: нет иной Вселенной, кроме Вселенной для нас. Всмотримся в этот эйнштейновский постулат относительности доступного человеку мира. Что же именно постулируется данной формулой? "Вселенная для нас" тут означает: известный человеку мир соразмерен и доступен ему не более, но и не менее, чем позволяет "размах" всего его человеческого существа. При этом как общая предпосылка вводится и подразумевается еще абсолютный, хотя и непостижимый (в "божественных" измерениях) мир.

Итак, имея дело с определенным (и определяемым в принципе, в т. ч. в возможности) существованием, мы должны исходить из двух полюсов реальности - из человека и из соразмерного ему мира.

Соразмерность двух центров неявно намекает на существование третьего элемента - синтезирующего, того, что их объединяет без сводимости к одному из них. Поскольку определенность нашего знания обусловлена одним из двух центров, то "третье" всегда остается также трансцендентным, но оно в этом случае непостижимо не в абсолютном смысле, а только в том специфическом смысле, что оно рационально неопределяемо, хотя и непосредственно знакомо каждому. И это третье наиболее близко человеку, наиболее ощущаемо им как некий способ отношения к миру, как то, в свете чего является сущее. М. Хайдеггер усматривают это "третье" в "присутствии" ("вот-бытии") и, одновременно, в фундаментальном характере "настроения". Не отвергая эту категоризацию, мы склонны также согласиться и с идеей Н. А. Бердяева, что третье, как оно проявляется в субъекте, есть дух, духовное (сверхчеловеческое в человеке, проявляющееся в "любви", "свободе", "творчестве").

Все опыты по нахождению "третьего" в интеллигибельных структурах - примером служат идеи А. Уайтхеда ("вечный объект"), К. Поппера ("третий мир") и т. п. - представляются нелогичными, поскольку в роли "третьего" выступает одна из двух противоположностей. В то же время, по-видимому, прав и А. Бергсон, утверждающий, что человек рационального склада (человек современного европейского типа) должен прорывается к духу через забор рассудочных истин, преодолевая диктатуру рассудка величайшим напряжении всех сил.

Однако, рассудок нельзя считать чем-то лишним. Трансценденция преодолевает границы рассудка, но для этого они вначале должны быть. Рассудок с его определениями - такое же необходимое условие свободы, как, предположим, сила сопротивления воздуха для воздухоплавания.

Заметим, что эйнштейновский постулат "нет иной Вселенной, кроме Вселенной для нас" допускает существование множества интеллигибельных миров. В самом деле, согласно этому же постулату мы вправе утверждать, что Вселенных" существует столько, сколько существует несхожих между собой "нас". Таким образом, сама конструкция интеллигибельного мира заключает в себе возможность множества миров.

Идея "многомирия" издавна питает и вдохновляет художников, в философии ее выдвигали Демокрит, Дж. Бруно, из новейших - Т. Кун, П. Фейерабенд, В. В. Бибихин, Мих. Эпштейн и др. В науке о ней заговорили в середине XX века после ярких и необычных выступлений в теоретической физике Хью Эверетта. Согласно Х. Эверетту, наблюдатель является частью наблюдаемой системы, и каждое новое взаимодействие (в процессе измерения) создает отдельный внутренне согласованный мир на ветвящемся древе миров. Идея, разумеется, была принята в штыки носителями менее "экзотических" и более традиционных версий, например, копенгагенской школой. Хотя с определенных позиций именно это решение является самым простым и естественным (в философском отношении идея близка кантианству). О драматизме возникшей ситуации поведал один из последователей великого физика и математика, историк науки П. Берн на страницах журнала "В мире науки".

Сходно с идеями Х. Эверетта высказывается М. Борн: "Нужно говорить о состоянии объективного мира при условии, что это состояние зависит от того, что делает наблюдатель". Еще более определенно в пользу альтернативных физических миров выступил Л. Больцман, говоривший, что допустимо существование двух совершенно разных теорий, которые одинаково хорошо подтверждаются и, следовательно, несмотря на полное различие, одинаково правильны.

Существует еще одна модель "множества миров", которую условно можно назвать "дискурсивной", поскольку множественность здесь непосредственно связана с дедуктивными схемами дискурса. В качестве примера назовем некоторые построения в диалектической логике Г. Гегеля, а в современной науке эта же идея реализована в принципе соответствия Н. Бора. И там, и здесь интеллигибельные миры как бы вложены друг в друга наподобие "матрешки".

По принципу соответствия Н. Бора новая, более общая теория включает в себя предыдущую, менее общую, в качестве своего предельного случая. В середине XX века формулировка принципа Н. Бора получила существенное уточнение и дополнение, а сам принцип был ограничен благодаря исследованиям, проведенным Т. Куном и П. Фейерабендом. После введенных ограничений принцип Н. Бора звучит так: действительно, новая, более общая теория включает в себя предшествующую, но не в полном объеме. В новую теорию переходит только формализм, но не содержательная часть теории (смыслы,