Литвек - электронная библиотека >> Александр Исаевич Солженицын >> Беседы и интервью >> Интервью со Станиславом Говорухиным для телекомпании «Останкино»

Александр Солженицын. Интервью со Станиславом Говорухиным для телекомпании «Останкино» Кавендиш, 28 апреля 1992

Первое телевизионное интервью, когда-либо взятое у А.И. Солженицына отечественной компанией. Снималось в Вермонте в доме писателя режиссёром С.С. Говорухиным. Почти двухчасовой фильм-интервью демонстрировался телеканалом «Останкино» два вечера подряд, 2 и 3 сентября 1992. Вызвал большое количество откликов в российской и зарубежной прессе. Значительные фрагменты текста опубликованы тогда же в «Русской мысли», 11.9.1992. Полностью текст приведен в «Публицистике», т. 3, 1997.

Если принять за основу, что история хранит в себе не только прошлое народа, но таит в себе и его будущее, то, чтобы узнать, что с нами будет, мы должны понять, что с нами было.

Совершенно правильно.

Александр Исаевич, на какие моменты отечественной истории вы могли бы обратить внимание, где мы как бы сбились с истинного курса?

К сожалению, таких пунктов было несколько.

Пунктов, где мы сбились?

Пунктов, или вопросов, или направлений, на которых мы сбились. Действительно, над этим мы мало задумываемся. Если сказать в одной фразе, то высшая государственная мудрость состоит в том, чтобы все усилия государства, государственной власти, и все способности — направлять больше на внутреннее состояние, на расцвет своего народа, нежели на внешние вопросы и внешние действия. К сожалению, мы нарушали эту мудрость неоднократно в течение трёх последних веков — Восемнадцатого, Девятнадцатого и Двадцатого. Ну, в Двадцатом это слишком известно: всё делалось для того, чтобы создать мировую революцию сперва, а когда не удалось — то подрывные действия на Западе. Но удивительным и печальным образом кое-что можно отнести и к предыдущим векам. У нас и в Восемнадцатом и в Девятнадцатом веке был часто значительный перевес внешних усилий над внутренними. В Восемнадцатом веке Пруссия хочет оттяпать у Австрии Силезию, — спрашивается, ну какое наше дело? Нет, мы посылаем войска в защиту Австрии, чтобы спасти ей Силезию, и вступаем в Семилетнюю войну с Пруссией. Семь лет война, на далёких европейских полях, мы шлём и шлём туда ратников, губим и губим, льём и льём нашу кровушку. Берём Берлин — безо всякой надобности, безо всякой пользы. И в общем-то выигрываем эту войну. А зачем? А — ни за чем. — Или совсем анекдотический случай. Английскому королю, изволите, приятно иметь личное княжество Ганновер в центре Европы — он такое и имел. Вокруг княжества, естественно, развивается свалка европейских держав. Кто же должен решить и чья сила нужна туда, на помощь? — ну конечно российская, и конечно мы шлём 30-тысячный корпус топать пешком черезо всю Европу, чтобы помочь в этой свалке с Ганновером. — Но, может быть, самая разрушительная идея у нас была — это дутая, надменная, никчемная идея панславизма: что мы должны опекать и руководить юго-западными славянами и Балканами.

А церковный раскол? В Семнадцатом веке патриарх Никон очень хотел распространить своё влияние к западу, а затем и царь Алексей Михайлович. И вот для этого нужно было согласовать очень важные тогда религиозные обряды. Мы же, несколько веков назад принимая православие от греков, приняли их древний обряд. Потом греки, по каким-то причинам, сменили свой обряд, не слишком значительно. И теперь, чтобы подладиться к ним, чтоб быть для западного понимания более близкими, Никон решил менять наш церковный обряд. А что была для людей Семнадцатого века смена церковного обряда? Это — почти как смена религии, это нечто потрясающее, ужасное. И так родился церковный раскол. Во имя чего? А для вот этой панславистской идеи: чтобы как-нибудь ближе быть к Балканам, к южным славянам. Церковный раскол Семнадцатого века был такой удар по хребту русскому, который сказался и в 1917 году. Если бы не было того раскола, с двенадцатью миллионами старообрядцев, а это огромная цифра по тому времени, по сути — всё русское население, если бы их не начали преследовать, теснить, искоренять своё собственное тело, мы были бы гораздо крепче к Двадцатому веку.

Мы выкачивали столетие за столетием русскую силушку, часто без всякой надобности для государственных интересов. Мы изнуряли наш народ военными усилиями, а внутренними забывали заняться. Ну, известно, — об этом говорил и Ключевский, — что освобождение крестьян от крепостного права произошло с опозданием ровно на столетие. Освободили от крепостного права, не подумав, что наше крестьянство попало… — я бы сказал, как и сегодня наш народ… — ошеломилось от перехода к рынку: просто непонятно, как жить в этих условиях. Народ пошатнулся духом, он не выдержал этого внезапного взрыва хищничества и власти рубля. Он был сотрясён морально. А мы продолжали держать общину, не давая талантливым крестьянам индивидуально вести хозяйство и развивать его.

Александр Исаевич, я читаю у вас в «Красном Колесе» описание Февраля и поражаюсь сегодняшнему сходству, всё безумно похоже на нас. И вдруг я вчера в вашей статье натыкаюсь ещё на такую фразу: «Так тем опаснее станет для нас Февраль в будущем, —пишете вы в 83-м году, — если его не вспоминать в прошлом. Ибо мы не хотим повторения в России этого бушующего кабака, за 8 месяцев развалившего страну». Как бы вы Февраль 1917 года соотнесли с сегодняшним временем?

Вот именно потому, что я невылазно, много лет занимался Февралём 1917 года, я с ужасом предвидел, что ведь это может повториться. Это может повториться, если мы не будем опытом своим вооружены. Я всё время этого боялся, и в тот момент, когда началась горбачёвская «перестройка», я тоже боялся этого. И к сожалению, пошло даже не только, как в Феврале, а хуже.

Раз мы находимся на холодном утёсе тоталитаризма, нам в долину нельзя прыгнуть, нам нужно медленно, медленно, при твёрдой, уверенной власти, медленно спускаться виражами в долину демократии. И меня за это клеймили тут на Западе, и третья эмиграция, что, значит, я не хочу демократии. Раз я не хочу демократии в один день и сразу — значит, я враг демократии. А я и знал, что так будет. Я имел богатейший опыт, я 1917 год пережил на себе. Да, этого самого я боялся, и наш нынешний хаос прямо напоминает тот, только тот длился восемь месяцев и кончился большевицким переворотом, а этот вот… а это толканье, в общем, длится уже семь лет, и как мы из него выйдем, в какую сторону, — это ещё вопрос.

За год до так называемого «путча» я предупреждал: Советский Союз всё равно развалится, но давайте к этому готовиться. Коммунизм всё равно рухнет, но самое ужасное, если эти бетонные постройки нас придавят. И это именно произошло.

Вы хорошо информированы о том, что происходит у нас в стране, и знаете, какие