Александр Солженицын. Выступление в Ростовском университете 20 сентября 1994

При поездках по стране десятки встреч А.И. Солженицына с местной общественностью проходили всегда при свободном доступе, в переполненных залах. Всем желающим предлагалось высказываться на любую тему, говорили по 3-4 минуты, в каждой аудитории — 25-30 человек. Выступления писателя не были заранее подготовленными речами, но — заключительными откликами на сказанное выступавшими до него.

Ростовский университет — Alma mater писателя, в 1936-1941 он учился здесь на физико-математическом факультете. Актовый зал не мог вместить всех пришедших на встречу, для оставшихся в фойе и на лестницах живой разговор с аудиторией транслировался по радио. Полный текст в кн. «По минуте в день», М., 1995.

Дорогие друзья!

Вы, конечно, понимаете, что я сегодня особенно волнуюсь. На своём долгом пути через Сибирь и Среднюю Россию я перевидал много аудиторий, многочисленных и разного состава, но всё это было несравнимо с тем, что я переживаю сегодня, ибо в этом здании, — к сожалению, обрубленном бомбой, мы потеряли зал несравненной красоты, — в этом здании я проучился пять лет, получил высшее образование: у меня очень много связано с каждым ростовским камнем, тем более с каждой аудиторией этого здания. Я так полагаю, что сегодня и в этой аудитории и там, где стоят в вестибюле, — меня слушают в основном студенты Ростовского университета, с которым я чувствую родственную связь, несмотря на разрыв в пятьдесят с лишним лет. Я кончил в год войны, за несколько дней до начала войны.

У каждого поколения своя духовная атмосфера. У каждого поколения своя судьба. Наше поколение росло в спартанской обстановке. Мы были лишены всего, начиная с одежды. Со мной был случай, простите за такую деталь, — однажды я сел на стул, на который пролили чернила, и так ещё два года в этих брюках проходил, потому что сменить было невозможно. Мы жили в спартанской обстановке, во всём. С другой стороны, это нас, может быть, удерживало от фальшивых порывов, от шатающихся мыслей и направлений. Одновременно мы жили под страшным, хотя и не всем видимым, Колесом. Колесо это — как раз я учился с 36-го по 41-й год, то есть и 37-й, 38-й год, — прошло тогда неумолимо через Ростов. А ещё раньше и хуже того оно прошло в 31-м: в 31-м году на улицах Ростова лежали мёртвые крестьяне. Умершие от голода крестьяне. Кубанский край был весь оцеплен, оцеплена была Украина, со всех сторон. Крестьян не выпускали из своих сёл. Они прорывались в надежде получить кусок хлеба и умирали на улицах города. Было и так: идёт — и вдруг падает. Потом 37-й год… Через нас катило это невидимое Колесо. Молодёжи становилось видимо тогда, когда начинали разоблачать, собирали комсомольское собрание, говорили: вот такой-то, вчерашний секретарь комсомольской организации физмата, — он оказался враг народа! И — такой-сякой, будь он проклят. Или вдруг преподаватели исчезали: один профессор, второй профессор, третий профессор. Но гораздо более было неслышного — я сам поражён. Я учился в университете с одной девочкой, Таней. Пять лет в одной группе, у нас были отдалённые родственные связи, мы были с ней в самых милых дружеских отношениях. Пять лет я с ней проучился. Прошло пятьдесят с чем-то лет, и я спрашиваю её теперь: а вот такую фотографию помнишь? Она сейчас, через пятьдесят лет, отвечает: как не помнить, через 20 дней после этого арестовали моего отца, ещё через два дня арестовали моего дядю, брата отца. И я, чтобы меня не выслали, семью бы не выслали, вышла замуж под защиту и скрывала ото всех вас. С тех пор она три года училась с нами — мы сидели почти за соседними столами, мило разговаривали, улыбались, а её горе — природное, ужасное, семейное — она скрывала ото всех! Курс ничего не знал. Ни об аресте, ни о тайной женитьбе — ни о чём, вот так приходилось скрывать. Тогда было в обычае — отречение детей от родителей, отречение братьев от сестёр, доносы на соседей,— да что говорить, это была такая эпоха.

Но сказать, что бывают эпохи совсем благополучные, я бы остерёгся. Эпох совершенно благополучных не бывает, а Тютчев даже уверял, что тот блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые. У вас эпоха — своя. И свои опасности, и свои соблазны. Для каждого юного организма, для каждого человека вашего возраста — эта эпоха неповторима. Она определяет вашу судьбу, вашу и многих, с кем вы связаны, и окружающих. И вот вам придётся в этой новой обстановке, в обстановке новых неожиданных трудностей, крутого поворота мировосприятия, миросознания, всех нравственных ценностей и потока — я прямо скажу — нравственного разврата и фальшивых соблазнов, которые на вас хлынут со всех сторон, — вам достанется в этой обстановке душевно, может быть, ещё труднее, чем было нам, в нашей спартанской. Но я хочу напомнить вам справедливую мысль, давно установленную: что судьба человека — это его характер, что не внешние обстоятельства — как говорили, «среда заела», — не внешние обстоятельства направляют человеческую жизнь, а направляет её характер человека. Ибо человек сам — иногда замечая, иногда не замечая — делает выбор и выборы, то мелкие, то крупные; мелкие выборы — несколько раз в день, вы даже не замечаете, что вы что-то выбрали, а на самом деле выбрали. Крупные выборы — вы над ними голову ломаете, советуетесь с кем-нибудь, мечетесь, как решить. И от выборов тех и других — решается ваша судьба. Я уверенно подтверждаю это, ибо мой опыт фронта и опыт лагерей показал, что хотя обстановка, царящая в лагерях, была жестокая, уничтожающая, но люди с твёрдым внутренним стержнем перестаивали и в ней и оказывались духовно сохранёнными.

Вам предстоит проявить свой характер, и, кроме того, вам, дорогие мои, предстоит проявить общественную активность, ибо, как никогда, как никогда за все минувшие десятилетия, сегодня судьба России в руках её граждан, зависит от активности её граждан. Вы ещё самые молодые из этого поколения, но за вами будущее. Только от активности вашей, не от апатичного ожидания, что что-то сверху спустится само, что-то произойдёт само, а от вашей повседневной активности будет зависеть ваша жизнь.

Это вступление не поймите как начало моей речи, нет. Я во всех моих общественных встречах, которые до сих пор проводил, их уже больше двух десятков, устанавливал порядок другой, который очень себя оправдал и который, собственно, наиболее интересен. У меня нет готовой речи, у меня нет готовой лекции, не ждите её от меня. Я пришёл больше слушать вас, чем говорить сам. Я прошу сейчас тех из вас, кто желал бы, выступить при помощи одного из микрофонов, выйти не стесняясь и сказать, 4-5 минут, о чём вы хотите, что вас волнует. А мне