отличившегося во многих воздушных сражениях, топившего и успешно бомбившего боевые корабли английского, французского, бельгийского и других флотов. На его победном счету были и наши потопленные транспортники и поврежденные корабли. А тут вдруг на тебе! Бац — и готово! Какой-то русский эсминец, который еще и воевать-то как следует не научился, неотесанный Ванька из Рязани, чуть ли не лаптем махнул и попал… Простить этого гитлеровцы не могли. Не прошло и часа, как со стороны крымского берега черной стаей появились немецкие самолеты.

На лидере «Ташкент» еще не успели прийти в себя после успешного боя. Оказывали помощь раненым, задраивали пробоины, сгребали с палубы немецкие пули и осколки разорвавшихся снарядов, приводили зенитные пушки, еще не остывшие после стрельбы, в боеспособное состояние.

Эсминец, развернувшись, подошел к месту гибели «Армении» и стал подбирать уцелевших, барахтающихся в холодных волнах моря людей, поднимать их на палубу.

Резко и властно зазвучал сигнал воздушной тревоги.

— Все по местам! Приготовиться к бою!

И началось жуткое огневое пекло, такое адское светопреставление, какого уцелевшие в том бою и выжившие в войну моряки никогда больше не видели за все четыре года боевых сражений. Они навсегда запомнят это пасмурное ноябрьское утро и всю свою последующую жизнь, вспоминая или рассказывая о нем, каждый раз будут мысленно заново переживать перипетии смертельного поединка лидера «Ташкент» с полусотней озверевших стервятников.

Бомбы и снаряды сыпались на эсминец со всех сторон, словно в небе трясли гигантскую грушу и с ее ветвей сыпались и сыпались железные, несущие смерть плоды. Море вокруг эсминца кипело и бурлило от взрывов, и боевой корабль, казалось, не плыл, не маневрировал, а чудом двигался среди обступивших его со всех сторон гигантских водяных столбов и фонтанов, которые мгновенно вырастали и опадали, обрушиваясь на «Ташкент». А он, с пеной на носу, снова и снова выныривал из пучины и находил себе единственно счастливый спасительный путь в этом фантастически странном живом лесу.

Беспрестанно, не замолкая ни на минуту, гулко гремели скорострельные зенитные пушки, отражая атаки пикирующих бомбардировщиков. Непрерывно надсадно били счетверенные пулеметы. Многие раненые, взяв в руки винтовки, кто с колена, а кто и лежа, кое-как приспособившись, стреляли по налетающим самолетам. И лишь те, кто, как Алексей Громов, был тяжело ранен и потерял много крови, лежали без сознания, ничего не ощущая, не зная, что же происходит, бредили и стонали…

Зенитчики вели такой ураганный огонь, что докрасна накалялись стволы. Краснофлотцы сбрасывали с себя форменную робу, мочили в холодной морской воде, прикладывали ее к пушкам, охлаждая раскаленные стволы, и продолжали пальбу.

Попали в один самолет, он взорвался и развалился в воздухе на куски, которые посыпались на корабль и в море. Сбили второй, и он, оставляя в небе дымный след, камнем скатился в воду. Подбили третий. Странно ковыляя, он отвалил в сторону и потащился к спасительному берегу Крыма. А бомбардировщики, как стая разъяренных ворон, с надсадным воем и ревом моторов все пикировали один за другим.

Бомбы сыпались, однако попасть в эсминец немецким асам, несмотря на все усилия и старания, не удавалось. Командир корабля Василий Николаевич Ерошенко, решительный морской офицер, был уверен в крепости своего корабля, мощности турбин, в мужестве и боевой выучке людей, которые понимали его с полуслова и спешили выполнить любой приказ. Он чувствовал намерение атакующих, буквально предугадывал, пророчески предвидел каждый очередной маневр немецких пилотов, яростно бросающих крылатые машины на огрызающийся огнем «Ташкент», и каким-то непонятным образом для них, наседающих сверху, в считаные минуты, даже секунды, опережал фашистов, уводя эсминец от неминуемой гибели.

Но бесконечно так продолжаться не могло. Схватка была слишком неравной. От близко разорвавшейся бомбы эсминец получил серьезную пробоину в носовой части. В грохоте боя многие моряки даже не сразу сообразили, что же произошло и почему раненых в одном белье, по пояс испачканных нефтью, стали выводить из кубриков на палубу…

В отсеки корабля хлынула вода. Отчаянные попытки авральной команды задраить пробоину и снизить поступление забортной воды оказались тщетными. Нос эсминца стал оседать, как бы зарываясь в набегающие волны. Крен с каждой минутой все усиливался. Скорость «Ташкента» и его маневренные возможности заметно снизились.

В эти напряженные минуты смертельной опасности командир корабля отдал неожиданный приказ: «Затопить кормовые отсеки!» Ерошенко хорошо понимал, что это единственно возможное и правильное решение: если быстро затопить кормовые отсеки, то тем самым удастся предотвратить и остановить опасное погружение носовой части.

Краснофлотцы кинулись исполнять приказ. Из кормовых помещений спешно выносили раненых, выводили женщин и детей. Аварийная команда, вооружившись пожарными шлангами, стала торопливо закачивать соленую морскую воду, заливая отсеки.

Несколько осев на корму, эсминец как бы слегка погрузился всем своим железным телом в воду и тем самым сразу же выровнял дифферент, погружение носа остановилось. Зато заметно сократилась высота надводной части борта и, естественно, уменьшился запас плавучести эсминца. Жизнь лидера буквально повисла на волоске. Скорость заметно снизилась. Достаточно было эсминцу еще хоть немного осесть, и он неминуемо пошел бы ко дну.

А вражеские самолеты продолжали висеть над «Ташкентом», торопливо сбрасывая смертоносный груз. Летчики хорошо видели, что эсминец поврежден, скорость его заметно снизилась, маневренность уменьшилась, и они спешили добить лидера, потопить. Фашисты не могли не видеть, что палубу заполнили не только раненые, но и люди в гражданской одежде, эвакуированные жители Севастополя, в основном женщины и дети. Но это их нисколько не смущало, они с тупым остервенением продолжали расправляться с кораблем, расстреливая его из пушек и пулеметов. Казалось, что гибель эсминца, смерть более двух тысяч людей уже неотвратимы. Берега не видно. Но многие в отчаянии стали сбрасывать с себя обувь, снимать одежду, чтобы легче было плыть.

Алексею Громову, которого, как и других «неходячих» раненых, вынесли на палубу, привязали бинтами спасательный пробковый круг:

— Держись, браток!

Но в эти трагические минуты вдруг произошло нечто непонятное. Немецкие самолеты, так свободно хозяйничавшие в небе, вдруг словно встрепенулись и, как испуганные воробьи, всей чернокрылой стаей отхлынули от полузатопленного