чернил,
И расплылась по заводи строка
То ли устава, то ль клочка стиха.
На миг-другой, разглядывая Русь,
По небу проскрипит заморский гусь,
А здесь, на смятом и пустом лугу,
Лишь облако валяется в стогу.
И взгляд любой, как предпоследний шаг,
И пленка надрывается в ушах,
Кол верстовой – начало ли, конец? –
И махаон – предсмертия гонец.
Но шариковый стержень ли, свирель
Да заменят мой август на апрель,
И зонтик медоносный полевой
Да отоймет предел над головой.
* * *
Тропа и холм – божественный подарок,
Мышь – не помеха, а орел в отлете,
Два вздоха феи в виде двух помарок,
Возможно, побывавшей в переплете.
Тропа к вершине – меркой в километры,
Подъем пологий и едва заметен,
По небу бродят, скрещиваясь, ветры,
И облик дня безлик и неконкретен.
Все ближе пуп холма и ниже фея,
Сильнее ветер и тропа покруче,
И наподобье пущенного змея
Явились в небе маленькие тучи.
Возможно, к ночи доберусь до верха,
А будет ли луна и звезды – спорно,
Во тьме, быть может, дождь зарядит мерзко,
Зато мертво, пустынно и просторно.
О, боже, фея стонет, плачет выше,
Укрывшись под скореженным листочком,
Догнать ее, создать подобье крыши,
Быть расторопным, сдержанным и точным.
Призывный вопль мой с вершины рыщет,
Сплошная тьма – и вот он, дождь закапал,
А мышь в кусточке ошалело свищет,
И фея свой наряд роняет на пол.
* * *
И распахиваются сады,
И накачиваются качели,
И из маленьких речек пруды
Протекают обратно сквозь щели.
И наматывается шнурок,
И наметилась глазом сорока,
И расшаркивается игрок,
Произнесший «я пас» до срока.
И присвистывается мотив,
Успокаивается поверхность
Ночи, спрятавшейся в объектив,
Диафрагмой закрывшись на верность.
* * *
В.Т.
Вот тупая река
С допотопным названьем Оять,
Непонятным пока,
Значит, следует здесь постоять,
У обрыва, где нудно
Два столетья гниют два бревна,
И болтается утка
На струе,
На всю реку одна.
Под прогнившим мостом
Завалился измотанный лось,
Он продрог под дождем,
Он промок абсолютно насквозь,
Хнычет он и дрожит,
Опасаясь клыков кабана,
И волчица лежит,
Как и он на всю чащу одна.
На кабаньей тропе
Отощавшая бабочка спит,
По истлевшей траве
Слышно, как она нервно храпит,
И пугливый кабан –
Пустотелых лесов господин –
Огибает капкан,
Как и он на округу один.
И медянке невмочь
Дохромать до набухшей воды,
Надвигается ночь,
И туман опадает с гряды,
И плетется кулик,
Под туманом головкой вертя,
И слабеющий крик
Затухает,
На нет исходя.
* * *
Н.Е.
Среди овечек юных,
В тени немых гардин,
Среди свечей чугунных
Сижу совсем один,
И как сказал намедни
Трагический сосед,
Мне надоели бредни
Затейливых бесед,
И истины нет в споре,
Как нет ее в вине,
Куда приятней в море
Лежать на глубине
На краешке кровати
В лугах травы морской
И гладить рыб
Некстати
Робеющей рукой.
И в кустике коралла
Увидеть, вдруг прозрев,
Веселого хорала
Трехстворчатый напев.
В грот, смешивая краски,
Вплывает плоский скат
И там сидит, по глазки
Запрятавшись в агат…
…Но истинно приятно
В стеклянной глубине
Прошествовать обратно
К мутнеющей луне,
Где маленькие боги –
Хранители надежд –
Еще не носят тоги,
И звери без одежд
Разгуливают плавно
По илистым лугам,
И целаканту славно
Лежать в покое там.
…И вдруг – сродни улыбке,
В дожде второго дня
Увидеть образ зыбкий
С лицом как у меня,
Но во сто крат моложе,
Яснее и нежней,
С веснушками на коже
И крестиком на ней.
…Легко ты ставишь ногу
В мерцающий туман
И таешь понемногу,
Как призрак, как обман.
Надсадно стонет цапля,
Ночь близится к утру,
Слезы пустая капля
Мелеет на ветру,
Песчинки мутной Бзыби
Лопочут на волне,
И лишь по мертвой зыби
Твой крик летит ко мне.
* * *
Когда из преднебесья, из пустот
Спускается на землю зяблик кроткий,
Он голосом, похожим на фагот,
Коровку вызывает из коробки.
И ходят, запинаясь, по лугам
Две линии, слегка пересекаясь,
Как бы фагот, но как бы и мугам,
То длинный свист, то будто заикаясь.
Поскрипывают клювиком во тьме,
Слегка трещат, боясь заулюлюкать,
И кажется, что разве что зиме
Удастся их унять и убаюкать.
