Драконица была прекрасна: в широко распахнутых антрацитовых крыльях отражались отблески горящей травы, оранжево-алые блики плясали на выпуклой грудине, тенью обрисовывая чешую. Гибкая шея, увенчанная точёной узкой головкой, взмыла в стремительном змеином броске — новый веер огня лёг на пылающую степь. Воздух загустел, заклубился паром от спёкшейся в корку земли. Крылатая взревела: торжествующе, яростно, будто бросая вызов самому небу, тусклому от застилающего его дыма.

Горячий ветер дохнул раскалённым вихрем, хлестнул по глазам, заставив щуриться, воняя вскипевшей кровью, палёным мясом, шерстью и бедой. Что-то было не так, совсем не так.

Он приподнялся на напружиненных лапах, оглядываясь, вслушиваясь, втягивая ноздрями пепел и пыль, точильным камнем царапнувшие горло. Игрин рокотала, мурлыкала довольной кошкой, медленно расправляла крылья и снова складывала — эдакий гигантский мотылёк. Чуть в стороне слева раздражённо порыкивал Нках, безуспешно пытаясь когтями очистить запачканную кровавой дрянью морду. Тихо потрескивала горящая трава, а больше ни звука, даже черви в земле не копошились, спеклись вместе с песком в камень.

Драконица по-лебединому выгнула шею, игриво подмигнула янтарным глазом, беззвучно открыла пасть, сверкнув клыками. Переступила передними лапами, брезгливо отбросив в сторону опалённую тушу харсовой твари. Он тоже начал успокаиваться, опустил гребень на холке: показалось, всего лишь показалось. Просто слишком длинный патруль, просто слишком давно не высыпался, как следует, просто слишком далеко они забрались. Вот и мерещится невесть что. Нках бы точно заметил, если…

Брат рявкнул коротко, распластался, раскинул крылья, будто пытаясь вжаться в землю.

Инстинкты сработали гораздо быстрее медлительного разума. Крылья хлопнули парусами — не взлетая, только бросая тело вперёд, хвост ударил по горящей траве, выбив завесу пыли и искр. Развернулся навстречу и…

Рвать было некого: пустая горящая степь, чад, низкое, тяжёлое небо, дымящиеся туши. И Игрин, будто распятая на пластающемся слоями дыму: поднявшаяся на задние ноги, судорожно вытянувшаяся в струну — от когтей, до мучительно запрокинутой головы, до напряжённых перепонок.

Сеть, сплетённая из красноватого света, возникла из ниоткуда, просто появилась над драконицей — ему показалось, что опустилась она медленно и плавно, почти любовно оплетая мучительно напряжённые мускулы. Но наверное, всё произошло быстро, даже слишком быстро: не велико между ними расстояние было, а он и половины не осилил, но алые нити уже начали вплавляться в чёрную чешую, погружаясь всё глубже, тонули под оплавленными краями.

Ингрин молчала — не рычала, не стонала. Не боролась. Зато заорал он, метнулся вперёд в рвущем мышцы прыжке.

И покатился по горящей земле, сминая собственным весом крылья, в клочья разрывая перепонки. Морда Нкаха нависла над ним, дохнув кровью: «Нельзя!»

«Прочь!»

«Нельзя, гемнон^[2], поздно…»

Показалось: только отмахнулся. Но брат, обрывисто вскрикнул и исчез, а до другого ему дела и не было. Перевернулся, выдирая когтями куски спёкшейся земли, выпрямился, судорожно оглядываясь. Драконица пропала. Рявкнул, прислушался, щуря бесполезные глаза — дым стал гуще. Но в ответ услышал только тишину, едва разбавленную тихим гулом уходящего вглубь степи огня.

Он расправил крылья, пытаясь взлететь, но левое повисло тряпкой, онемело.

— Ингрин!

Чад выедал глаза, воздух стал в десять раз горячее, выжигал горло, пёк лёгкие, от вони гари желудок судорожно сжался. Он заслонился лапой, пытаясь хоть что-то рассмотреть.

— Ингрин!

Наугад, почти вслепую побрёл вперёд, спотыкаясь о кочки, об останки тварей.

— Ингри-ин!

Дымная пелена всего на мгновение стала жиже, словно на неё водой плеснули. И тогда он, наконец, увидел…

— Проснись, дитя моё, проснись!

Ренне показалось, что жаркий, слежавшийся за ночь воздух собственной спальни воняет палёным мясом и травой — она глотала его кусками, как рыба. Горло болело, словно при ангине, насквозь мокрая рубашка противно липла к телу, виски и лоб холодила испарина. И от счастья, что всё пережитое снова оказалось лишь сном, сердце заходилось куда сильнее, чем от кошмара.

— Ты очнулась, дитя?

Участливый голос Наставника слышался будто сквозь вату. Девушка отбросила скомканную простыню, села, ткнувшись лбом в колени — не помогло, лихорадочная дрожь никак проходить не желала, а во рту было кисло, вязко, будто ягод шеры^[3] нажевалась. И мир не становился реальным, привычно незыблемым — плыл мороком, чувство полуобморока не отпускало.

— Девочка, с тобой всё в порядке?

— Угу, — отозвалась, наконец, вытирая мокрое лицо о подушку. — Со мной всё в порядке.

— Тот же кошмар или Великий Дракон послал тебе новое видение?

— Да всё по-прежнему.

— Ну что ж, вероятно, он тоже нервничает. Это объяснимо. В конце концов, этого дня вы больше четырнадцати лет ждали.

Ренна ещё немножко подышала в подушку, только бы не швырнуть её в невыносимого мудрого Наставника. Он всегда находил подходящие слова для утешения. Просто образчик чуткости!

«Дитя моё, всё абсолютно нормально! Сегодня вы станете мужем и женой. Ты волнуешься, твой жених, на собственной свадьбе решивший не появляться, тоже. Поэтому вы сните один сон на двоих — про, наверное, гибель женщины, которую он любил и любит до сих пор! Совет вам да лад и детишек побольше!»

Конечно, никто не виноват, ну вот совсем никто. И меньше всего гемнон, Арэн. Даже Защитники не властны над собственным сердцем. Нет греха в том, что он мечтал подарить кольцо другой — это его беда, но не вина.

И уж тем более, никто не виноват, что колечко связывает гемнона и его избранницу. Говорили, что с его помощью раньше пара даже мысли друг друга слышала. Слава Великому Дракону, что сейчас всё не так. Никаких мыслей, только отголоски чувств, да и то слишком сильных. Изредка до Ренны докатывались волны безумной ярости и такой глухой тоски, что хотелось немедленно пойти и утопиться в ближайшем пруду. И совсем не хотелось думать, как же корёжит хозяина, если до его невесты дотягивалось лишь эхо. Ну вот сны ещё.

Нет, никто не виноват. Только радости это почему-то не добавляет. Почему бы?

— Дитя моё, если ты окончательно пришла в себя, то нужно вставать. У нас сегодня очень много дел. А солнце уже достаточно высоко. Нехорошо будет, если ты заставишь ждать Святителя. Он должен дать тебе последние наставления перед обрядом, — мягко укорил Наставник.

— Простите меня за минутную слабость, — покаялась Ренна,