непонятно. — вмешался Самцов Николай. — Все же понятно.

Он обвел всех торжествующим взглядом.

— Это пиндосы. Кто же еще.

— У нас? На Кирова, 15? — сомневалась Эльвира.

— Ты даешь, тётка. — Самцов был из тех, кому просто необходимо было демонстрировать свое превосходство. Пусть не физическое…Да хоть какое…

— Ты что телевизор не смотришь? Они же эти. Как их там Илонка?

— Влезуны. — подсказала интеллектуальная Илона.

— Конкретные влезуны. Их одолеть только шурумбурумы могут.

— А шурумбурумы? — Эльвира, кажется, начала понимать, куда клонит Самцов.

— Ну да. — улыбнулся Самцов азартно. — Так что давайте сделаем этому влезуну шурумбурум.

— Может, сначала полицию вызовем? — спросил тихий и, как оказалось, самый дельный Гламурьян Ашот.

— Не-а. — подумав, ответил Самцов. — Петраков не поедет.

— Он же полицейский.

— То, что мент. Это да. — согласился Самцов. — Это косяк. Но Петраков не дурак, а это совсем другой уровень. Это..

— Косяк-ништяк. — опять подсказала Илона Вайп, в совершенстве овладевшая современным научным-понятийным аппаратом. Гламурьян продолжил и все разложил по полочкам.

— Значит прорываемся? Ключ на кассе. Здесь не выйти. По-одиночке он нас сожрет. А так, если что…В газете пропечатают и в Одноклассниках. Мы же русские.

— Ага. Какой восторг. — съязвила Илона Вайп, а черту подвела Эльвира.

— Тогда к бою, товарищи.

— Никакой я вам не товарищ. — заволновался благородный бомж. — Товарищи погубили великую Россию. В лето 23 от воцарения государя нашего страстотерпца Николая. — обложил себя полным крестным знамением. Таким полным, что и на рядом стоящую Пеломелову хватило.

— Алилуйя, дядя. — Честерфилдов не Эльвира и здесь Самцов мог изгаляться вволю. — А в 91 вы ответку включили. Мишка Меченый, он же из ваших, из нетоварищей.

Но в мировоззренческих вопросах, как и в березовых бруньках, Честерфилдов стоял насмерть. Скала. Тупая, но скала.

— Комбайнер-искуситель есть порождение… — начал Честерфилдов.

— Все. Стопе. — остановила Эльвира, грозящий перейти в бесконечность отечественный вечный спор. — Здесь остановка. То, что Союз развалился это плохо. Никто не спорит?

Против фундаментальной скрепы никто протестовать не стал.

— Тогда к бою… — повторила Эльвира. — Вооружаемся.

Выбор был не велик. Современный супермаркет не блещет разнообразием. Брали, что потяжелей да поувесистей. Тушенку, кабачковую икру, оливки без косточек. Эльвира расчихалась. Она надрывала пакеты с красным и черным перцем, передавала их Честерфилдову, а тот ссыпал перец в квадратное ведро на тележке Тройкиной Капитолины. Самцов и Гламурьян вытащили рохлю с деревянной палетой. На палету поставили коробки со стеклянными пивными бутылками, упаковки молока и пятикилограммовые мешки с сахаром. Тяжелая рохля должна была стать смертоносным танком прорыва. Из-за нее предполагали стрелять тушенными гранатами и кабачковыми бомбами, а подобравшись поближе, залить фиолетовые глаза безумной твари отличным импортозамещенным продуктом: краснодарским перцем.

— Готовы? — Эльвира оглядела свое маленькое, но решительное войско.

— Готовы. — за всех ответила Илона. Она прикрутила к швабре Тройкиной свой телефон.

— Что же…Тогда.

— Подождите, человеки…Пока не описались. Селфи на посошок.

Все сгрудились вокруг рулевого кормила рохли. Честерфилдов для красоты снял очки и лупил в камеру осенними печальными глазами. Эльвира встала немного в профиль. Ей казалось, что так она немного похожа на Николая Баскова. Капитолина смотрела в объектив неподвижно и безжалостно. Как хан Батый на Владимиро Суздальскую Русь. Самцов показывал козу. Ашот смущенно улыбался, а Пеломелова Олеся…Она тоже была где-то здесь… Сразу за мощным торсом Эльвиры и локтем Честерфилдова.

— Улыбочка. — приказала Илона.

Сделали. Кто-то улыбочку, кто-то гримасу, а кто-то ротонатяжение такой силы, что чуть не лопнули вислые благородные щёки. Отдав дань традиции, спрятались за рохлю и отправились вперед. Опять вдоль по бакалее. Можно было приукрасить и сказать, что отправились вдоль по Елисейским полям. Но здесь суровая правда жизни, и ничего более. А в жизни мы все-таки чаще ходим по бакалее…

Тихо. Подозрительно тихо. Скрипела нагруженная рохля. Из-за нее выглядывала российская современность. Такая как есть. Без прикрас, но и без жалости.

— Вы это видите? — прошептала Эльвира.

— Мама. — тихо подтвердила Илона.

— Я пошел. — сломался вдруг Честерфилдов.

— Стоять. Нельзя. — появилась вдруг твердость в голосе Олеси Пеломеловой. Она встала перед Честерфилдовым. Смело глядела прямо в третью пуговицу его грязного пальто.

— Раз вы настаиваете. — сломался еще раз Иван и остался.

— Чё? Атакуем? — Самцова окатила тихая истерика. Не терпелось пустить в дело замечательную жестяную дуру Еланской тушенки.

— За родину! За Сталина!

— Позвольте. — тихо, но настойчиво вмешался Честерфилдов. Самцов поправился.

— За родину. За Николая 2 нашего Сталина!

— Может быть, попробуем договориться? — спросила в пустоту Олеся Пеломелова.

— Огонь. — разрешила Эльвира.

Самцов размахнулся, и баллистическая тушенка полетела в цель. Уже потом, анализируя происходящее, нежась на любимых развалинах мостодревского дивана в колодце теплоцентрали, Честерфилдов не мог не признать, что тварь значительно изменилась после их последней встречи. Сначала беззащитный и добрый барашек, потом вроде как сатанинский шмель с китобойным гарпуном в заднице. На последний бой они вышли с огромным, пробившим потолок, мёртво-синим огурцом с пупырышками, мерцающими черно-красным цветом остывающей лавы.

— Вперед! Вперед! — закричала Эльвира. — Чё тварь? Чё? Гаси ее, Тройкина!

Капитолина не заставила себя ждать, да и остальных уговаривать было не нужно. Страх. Всепоглощающий страх. Он сделал их непроходимо великими и глупыми.

— Оно не рычит. Может не надо?

Писк Пеломеловой остался без внимания. Потонул, заглох в непобедимом:

— Ч Ё!!!!

Самцов метал кабачки и тушенку. Его поддерживал Гламурьян. Засыпал монструозный огурец краснодарским перцем.

— Чё мы с ней церемонимся? Топи ее, человеки! — повизгивала Илона.

— Не ждала! Не ждала! — орала Эльвира. — Давай, Ашотик. Давай.

Все уперлись в рычаг и, разогнав рохлю, влетели прямо в тухлый бок огурца-акселерата. Катастрофический огурец заворочался, проломил стеклянные двери и вывалился прямо в октябрьскую ночь под студеный каток февральского ветра. Страха было море. Тушенки и кабачковой икры навалом. Никто не хотел уступать.