Валентина Журавлева Звезда психологии

ДАЕШЬ ХРОНОНАВТИКУ!

Посмотрите-ка на меня. Рост двести два. Двадцать три года, считайте, еще пару лет я буду расти. Одежда, обувь — исключительно из магазина «Богатырь». Девяносто три кэ-гэ — и ни капли жира. Кресло ваше редакторское, извините, вместе с вами одной рукой выжму... Родители? Нет, родители не такие. Родители типичные очкарики. Папаша членкор, прикладная математика. Ну, интегралы, комплексы, симплексы, функции Хевисайда-Шорина... А мамочка кандидат искусствоведения по балету: па-де-де, па-де-труа, великий Жан Новер, образ умирающего лебедя... Я в прадеда пошел. Он в гражданскую командовал бронепоездом. Моей комплекции человек. Мне восемь лет исполнилось, приезжал он из Севастополя, подарил на день рождения ленту от своей бескозырки — надпись там «Керчь», подбросил меня к потолку. Держи, говорит, братишка, революционный шаг... А папаша тут как тут: преподносит мне курс лекций Фейнмана. Сейчас, мол, эн-тэ-эр, научно-техническая революция, она, мол, движет вперед прогрессивное человечество, учиться надо и тэ-дэ и тэ-пэ. Ладно, надо учиться, куда денешься — я восемь классов одолел. Работенка нетрудная, почитывал приключения и фантастику. Дома у нас по-французски. Для моего воспитания. Ладно, терплю, что поделаешь...

Окончил восемь классов — и в пэ-тэ-у. Мамочка — в обморок. Папаша из угла в угол бегает, на русском языке выражается, про кибернетику толкует, про квантовую электронику. Надо, говорит, десять классов окончить, потом идти в вуз и тэ-дэ и тэ-пэ. Они всю мою жизнь заранее запрограммировали. А мне в такой жизни тесно. Я на очкариков насмотрелся, знаю. Вуз, аспирантура, кандидатская, статейки «Еще раз к вопросу о...». В тридцать — лысина, в тридцать пять — геморрой. И вот ты уже доктор и учишь других очкариков. В сорок — первый инфаркт. Еще через пяток лет ты членкор, все уже позади и ты сидишь в президиумах до безвременной своей кончины... Что? Спорт? Ха, видал я этот спорт для очкариков. Рядом с нашим домом шестнадцатиэтажка, одна стена гладкая, там скалолазы тренируются. Как-то подошел, дайте, говорю, попробовать. А мне их шеф, очкарик такой с бородкой, вежливо отвечает: нельзя, мол, вы не подготовлены, сначала надо год-другой в секцию походить, то да се... Я на следующее воскресенье пришел пораньше, закрепил на крыше бельевую капроновую веревку, поднялся до середины стены, сижу, жду. Пришли скалолазы, шумят, возмущаются, что я без всяких хитростей поднялся... Потом в милиции объяснительную писал... Нет, на стенку подниматься неинтересно. Мне, как говорится в «Тиле Уленшпигеле», в сердце стучала лента от прадедовой бескозырки. Вихрь революции — вот что мне требовалось... Есть революция, есть, но — научно-техническая... Хорошо, думаю, раз такое дело, надо двинуть в науку и заварить в ней что-нибудь отчаянно революционное. Вопрос — как?

Я ведь понимал: очкарики науку знают, какие у меня против них шансы? Один-единственный шанс — такую дорожку найти, по которой очкарики не ходят. В общем, думал я, думал — и решил: займусь-ка проблемой путешествий во времени. Хрононавтикой то есть. Очкарики на это дело отрицательно смотрят. Ну, как на вечный двигатель. А меня путешествия во времени очень даже привлекают. Мне бы по разным эпохам промчаться с ветерком... Эх!.. Ну ладно, слесарю я в своем пэ-тэ-у, при моей силе дело это нехитрое, и над первоисточниками работаю: Уэллс, «Машина времени», Азимов, «Конец вечности», Уиндем, «Хроноклазм» и тэ-дэ и тэ-пэ. Не думайте, я не чокнулся, я хорошо понимал, что проблема трудная, а знаний у меня маловато. Так ведь очкарики от этой проблемы шарахаются — значит, знания тут только мешают делу. Нужен какой-то особый подход, а вот какой именно — большой вопрос...

Между тем кончаю пэ-тэ-у и поступаю на завод «Фрезер». Три месяца — и у меня пятый разряд, это надо понимать. Мастер говорит: «Золотые руки у тебя, Стас…»

Вот тут и заваривается каша.

Воскресным утром приходит сосед-биолог и просит починить часы. Я, надо сказать, соседям многое чинил, народ у нас в доме ученый, если где труба протекает или кран не работает — трагедия! Я чиню и от всяких там гонораров категорически отказываюсь. Слесаря жэковские как-то прижали меня в подъезде, стали права качать, зачем, говорят, ты нам экономическую конъюнктуру подрываешь? Смешно! Я их легонько приподнял, повибрировал в воздухе и опустил без телесных повреждений... Словом, приходит сосед: ах, ах, взгляните, глубокоуважаемый Ростислав Иннокентьевич, на эти часики. Так у вас, говорю, гарантия еще не пропала, идите в мастерскую, пусть отсылают на завод, если отремонтировать не могут. Сосед вздыхает: не решаюсь, говорит, поскольку часы подарены коллегами, вот и надпись имеется, а завод может заменить часы, какая же тут радость... Ну, починил я часики, полдня просидел, но починил, заводской брак там был. Вышел потом на улицу, иду, размышляю. Ломкие стали вещи, думаю, а что же будет лет через двести или пятьсот?.. И возникает у меня потрясающая мысль. Вот, слушайте. Будущая техника представляется нам сверхнадежной, а ведь все наоборот, снижается надежность! Римские дороги до сих пор стоят, а шоссейку около нашего дома каждый год латают... Значит, логично рассуждая, машины времени, если они появятся, допустим, в двадцать втором веке, запросто будут ломаться. Конечно, двадцать второй век, тут тебе все удобства: гарантийный срок, профилактика, ремонтные мастерские, аварийная помощь... А если машина сломается в пути? Не на месте приземления, а где-нибудь в стороне. И если нет связи и нельзя вызвать аварийную из родного двадцать второго века — как тогда? Как сообщить: застрял в таком-то месте, в таком-то году?..

Я две недели сам не свой ходил, вертел разные варианты, литературу просматривал. Загвоздка в том, что сигнал может вызвать разные недопустимые изменения в истории. Хроноклазмы. Вы, извините, читали «И грянул гром» Брэдбери? В доисторические времена случайно раздавили бабочку, а когда вернулись — ужас, все изменилось... Что? Диктофон? Пожалуйста, записывайте, мне все равно. Работает? Ну, поехали дальше.

В общем, решил я эту задачку. Прежде всего, сигнал должен дойти до эпохи, откуда стартовал потерпевший хронокрушение. Нужно что-то такое, что уверенно пройдет сквозь века. Мамочка всегда мне говорила, что искусство — вечно. Следовательно, вся надежда на произведения искусства. Скульптура или, что более вероятно, живопись. Висит, скажем, «Богатырская застава» в Третьяковке, и вдруг у Добрыни Никитича появляется современный автомат. Ну, все сразу видят: не мог Васнецов допустить такой анахронизм. Значит, кто-то потерпел аварию в девятнадцатом веке и подает сигнал бедствия. Конечно,