Ну уж зачем так-то самоуничижительно…
Я с е н е в. Нет. Вот сейчас все это честно. И раз уж я с вами, как говорится, во хмелю откровения, признайтесь, Андрей Ильич: старость — это похмелье?
Х а н о в. Было бы за что пить.
Я с е н е в. Ну, а вы за что пивали?
Х а н о в. Пили за победы на фронте, и за каждый восстановленный завод, цех, домну, городской квартал, и за то, что железной метлой выметали всю послевоенную разруху, даже память о ней…
Пауза.
Я с е н е в. Да, человек для человека должен быть душевным лекарством. Спасибо вам, Андрей Ильич. Х а н о в. Вот ты, Виктор Михайлович, говоришь, старость… А ведь это повседневное мужество. И борьба с собственной немощью, и боль за других, далеких и близких, и ответственность за все, это ведь как укол в сердце. Старшина, а ты что стоишь? Сядь. Любишь своего капитана? Д я г е л е в. Жизнь готов отдать! Х а н о в. Я уж теперь и не помню, чей-то был очерк в печати, назывался «Портрет огнем!». Солдат своим телом командира от взрыва гранаты заслонил. Жизнь тому спас, а сам погиб. В крови это у нас, у советских людей, в крови.
В вагончик входит А л л а.
А л л а. Молчат? Я с е н е в. Чуда ждем. А л л а. Чуду и тому есть предел… Х а н о в. Вера сильнее чуда. Д я г е л е в. Если уж капитан Грачев молчит, значит, душа у него криком захлебывается. Товарищи начальники, не могу я больше здесь сиднем сидеть, я на переправу побежал. Я с е н е в. Старшина, я с вами! Х а н о в. Аллочка, останься у рации. И любое сообщение от них передавай по трансляции немедленно. И чтобы все слышали! А л л а. Понимаю, Андрей Ильич.
Ханов, Ясенев и старшина выходят.
Господи, спаси то, что даже уже нельзя спасти…
Неожиданно автоматически включается рация.
Штаб спасательных работ слушает!
В разных углах сцены в лучах света К н я з е в и Г р а ч е в.
К н я з е в. Роман, это ты, ас эфира? А л л а. Нет, это я, Алла. К н я з е в. Аллочка, это я, Князев. А л л а. Николай Васильевич, дорогой вы мой… Нет, я не плачу. Почему молчали до сих пор?! К н я з е в. Некогда, Аллочка. Здесь на дне реки муть сплошная, я у капитана Грачева только пятки свинцовые и вижу. Г р а ч е в. Докладывает капитан Грачев: авиабомба, выпуск 1942 года, фирма «Эссен», РУР, вес полтонны, корпус изъеден коррозией, детонировать может в любую минуту. К н я з е в. С ней, как со сварливой тещей, ласково обращаться надо… Г р а ч е в. Взрыватель разминировать придется ювелирно, вручную. К н я з е в. Нежность прояви, капитан, чуткость, ненавидеть эту дуру, как врага лютого, после будем. Г р а ч е в. Эх, водолаз, ты ведь, как шахтер, полжизни неба над своей головой не видишь. К н я з е в. А для меня царство подводное — что небо звездное. И не мыслю себя без этого… Для меня это не просто работа, а категория эстетическая, почти искусство. Попробуй-ка лишить художника кистей, холста или зрения! Ну, а ты сам-то, сапер, ради чего каждый раз жизнью рискуешь? Г р а ч е в. Не думаешь ли ты, что и мне легко умереть? Ох, как еще пожить хочется… Ну, кажется, все! А л л а. Что — все? Г р а ч е в. Князев, заводи трос! К н я з е в. Да, тут что ни говори, а года человеческие в секунды спрессованы, да их еще и пережить надо… Аллочка, связь наша, к сожалению, окончена! А л л а (отчаянно). Коленька, милый, побереги ты себя!
Рация автоматически выключается…
(Включает микрофон трансляционной сети.) Говорит штаб спасательных работ! Говорит штаб спасательных работ! Товарищ Ханов, Андрей Ильич! «Духи подводные» на связь вышли! У них пока все в норме, пока все в норме! Жду дальнейших сообщений. Перехожу на прием. (Переключается.)
В вагончик входит Наташа.
Н а т а ш а. Вы сейчас говорили с ним? Что? Что там?!
Пауза.
Лгать тоже надо честно! А л л а (не сразу). Вот мы сейчас сидим здесь с вами по разным углам и, наверное, ненавидим друг друга. Как же все это бесконечно мелко. А им-то как сейчас, каково там, под водой, в обнимку с этой проклятой бомбой в жмурки играют! Н а т а ш а. Вы тому виной. А л л а. Я? Н а т а ш а. Вы все, все толкнули его на это! Хотя и делали вид, что возмущены его решением. Одна я восстала против этого самоубийственного шага. Пошла даже на ложь! Никогда не лгала раньше: я не беременна.
Пауза.
А л л а. И вы со мной так откровенны? Н а т а ш а. А кто вы для меня? Как это говорят на театре: «Героиня случайной встречи»! Неужели вы всерьез думаете, что Николай Васильевич предпочитает вас мне? А л л а (не сразу). Да, вам все в жизни далось с лихвой. Даже красота… А мне все с боем. Н а т а ш а. Чем плакаться в жилетку, уж лучше расскажите о себе. А л л а. Родилась в Вышнем Волочке и работала там текстильщицей. На одного мужика — сто баб. И тому, лишь бы он с тобой на танцы или в кино пошел, пол-литра поставить надо… Вот и подалась на стройку. И чем дальше в глушь, тем больше человеком себя чувствуешь. Королевой даже: и уважение, и почет, духом воспрянула. Н а т а ш а. Настолько, что потеряли и стыд, и совесть. А л л а. А я перед вами чиста. И о моей любви он ничегошеньки не знает, догадывается только разве… Н а т а ш а. На что же вы рассчитываете, на что надеетесь? А л л а. А он сердцем все поймет, да и глаза у него есть. Н а т а ш а. А вы дрянь… Знайте же: я уведу его за собой как бычка на веревочке. И во имя его же блага! А л л а (не сразу). А мне вас жаль. Вначале вы мне показались сильной, необычной какой-то, даже очаровательной. Ведь за что-то он вас когда-то полюбил… Нет, вы просто встретили Николая Васильевича раньше меня. Нелепость, нелепость, к которой так благосклонна судьба…
В дверях вагончика появляется Р о м а н, за ним С в е т л а н а.
Р о м а н. Ушли Ханов с Ясеневым? С в е т а (тихо). А почему она за твоей рацией? Р о м а н. А у нас здесь все взаимозаменяемы. Я только вот сварщиком еще не наловчился, а бульдозерист — пожалуйста, «трубач» — то есть трубы сваривать — за милую душу, повар — хоть в «Гранд-отель» приглашай! (Замолкает.) А чего это вы статуи будто… Случилось что?!
Пауза.
С в е т а. А на улице туман, ни зги не видно, и сыро, промокла вся насквозь… Н а т а ш а. Да, прическу мне свою жаль — лучший мастер Ленинграда над ней трудился. Разве я бы дышала с вами, Аллочка, одним здесь воздухом…
Автоматически включается рация. В углу сцены в луче света Г р а ч е в.
Г р а ч е в. Штаб спасательных работ! Штаб, штаб, штаб!!! А л л а. Штаб
Пауза.
Я с е н е в. Да, человек для человека должен быть душевным лекарством. Спасибо вам, Андрей Ильич. Х а н о в. Вот ты, Виктор Михайлович, говоришь, старость… А ведь это повседневное мужество. И борьба с собственной немощью, и боль за других, далеких и близких, и ответственность за все, это ведь как укол в сердце. Старшина, а ты что стоишь? Сядь. Любишь своего капитана? Д я г е л е в. Жизнь готов отдать! Х а н о в. Я уж теперь и не помню, чей-то был очерк в печати, назывался «Портрет огнем!». Солдат своим телом командира от взрыва гранаты заслонил. Жизнь тому спас, а сам погиб. В крови это у нас, у советских людей, в крови.
В вагончик входит А л л а.
А л л а. Молчат? Я с е н е в. Чуда ждем. А л л а. Чуду и тому есть предел… Х а н о в. Вера сильнее чуда. Д я г е л е в. Если уж капитан Грачев молчит, значит, душа у него криком захлебывается. Товарищи начальники, не могу я больше здесь сиднем сидеть, я на переправу побежал. Я с е н е в. Старшина, я с вами! Х а н о в. Аллочка, останься у рации. И любое сообщение от них передавай по трансляции немедленно. И чтобы все слышали! А л л а. Понимаю, Андрей Ильич.
Ханов, Ясенев и старшина выходят.
Господи, спаси то, что даже уже нельзя спасти…
Неожиданно автоматически включается рация.
Штаб спасательных работ слушает!
В разных углах сцены в лучах света К н я з е в и Г р а ч е в.
К н я з е в. Роман, это ты, ас эфира? А л л а. Нет, это я, Алла. К н я з е в. Аллочка, это я, Князев. А л л а. Николай Васильевич, дорогой вы мой… Нет, я не плачу. Почему молчали до сих пор?! К н я з е в. Некогда, Аллочка. Здесь на дне реки муть сплошная, я у капитана Грачева только пятки свинцовые и вижу. Г р а ч е в. Докладывает капитан Грачев: авиабомба, выпуск 1942 года, фирма «Эссен», РУР, вес полтонны, корпус изъеден коррозией, детонировать может в любую минуту. К н я з е в. С ней, как со сварливой тещей, ласково обращаться надо… Г р а ч е в. Взрыватель разминировать придется ювелирно, вручную. К н я з е в. Нежность прояви, капитан, чуткость, ненавидеть эту дуру, как врага лютого, после будем. Г р а ч е в. Эх, водолаз, ты ведь, как шахтер, полжизни неба над своей головой не видишь. К н я з е в. А для меня царство подводное — что небо звездное. И не мыслю себя без этого… Для меня это не просто работа, а категория эстетическая, почти искусство. Попробуй-ка лишить художника кистей, холста или зрения! Ну, а ты сам-то, сапер, ради чего каждый раз жизнью рискуешь? Г р а ч е в. Не думаешь ли ты, что и мне легко умереть? Ох, как еще пожить хочется… Ну, кажется, все! А л л а. Что — все? Г р а ч е в. Князев, заводи трос! К н я з е в. Да, тут что ни говори, а года человеческие в секунды спрессованы, да их еще и пережить надо… Аллочка, связь наша, к сожалению, окончена! А л л а (отчаянно). Коленька, милый, побереги ты себя!
Рация автоматически выключается…
(Включает микрофон трансляционной сети.) Говорит штаб спасательных работ! Говорит штаб спасательных работ! Товарищ Ханов, Андрей Ильич! «Духи подводные» на связь вышли! У них пока все в норме, пока все в норме! Жду дальнейших сообщений. Перехожу на прием. (Переключается.)
В вагончик входит Наташа.
Н а т а ш а. Вы сейчас говорили с ним? Что? Что там?!
Пауза.
Лгать тоже надо честно! А л л а (не сразу). Вот мы сейчас сидим здесь с вами по разным углам и, наверное, ненавидим друг друга. Как же все это бесконечно мелко. А им-то как сейчас, каково там, под водой, в обнимку с этой проклятой бомбой в жмурки играют! Н а т а ш а. Вы тому виной. А л л а. Я? Н а т а ш а. Вы все, все толкнули его на это! Хотя и делали вид, что возмущены его решением. Одна я восстала против этого самоубийственного шага. Пошла даже на ложь! Никогда не лгала раньше: я не беременна.
Пауза.
А л л а. И вы со мной так откровенны? Н а т а ш а. А кто вы для меня? Как это говорят на театре: «Героиня случайной встречи»! Неужели вы всерьез думаете, что Николай Васильевич предпочитает вас мне? А л л а (не сразу). Да, вам все в жизни далось с лихвой. Даже красота… А мне все с боем. Н а т а ш а. Чем плакаться в жилетку, уж лучше расскажите о себе. А л л а. Родилась в Вышнем Волочке и работала там текстильщицей. На одного мужика — сто баб. И тому, лишь бы он с тобой на танцы или в кино пошел, пол-литра поставить надо… Вот и подалась на стройку. И чем дальше в глушь, тем больше человеком себя чувствуешь. Королевой даже: и уважение, и почет, духом воспрянула. Н а т а ш а. Настолько, что потеряли и стыд, и совесть. А л л а. А я перед вами чиста. И о моей любви он ничегошеньки не знает, догадывается только разве… Н а т а ш а. На что же вы рассчитываете, на что надеетесь? А л л а. А он сердцем все поймет, да и глаза у него есть. Н а т а ш а. А вы дрянь… Знайте же: я уведу его за собой как бычка на веревочке. И во имя его же блага! А л л а (не сразу). А мне вас жаль. Вначале вы мне показались сильной, необычной какой-то, даже очаровательной. Ведь за что-то он вас когда-то полюбил… Нет, вы просто встретили Николая Васильевича раньше меня. Нелепость, нелепость, к которой так благосклонна судьба…
В дверях вагончика появляется Р о м а н, за ним С в е т л а н а.
Р о м а н. Ушли Ханов с Ясеневым? С в е т а (тихо). А почему она за твоей рацией? Р о м а н. А у нас здесь все взаимозаменяемы. Я только вот сварщиком еще не наловчился, а бульдозерист — пожалуйста, «трубач» — то есть трубы сваривать — за милую душу, повар — хоть в «Гранд-отель» приглашай! (Замолкает.) А чего это вы статуи будто… Случилось что?!
Пауза.
С в е т а. А на улице туман, ни зги не видно, и сыро, промокла вся насквозь… Н а т а ш а. Да, прическу мне свою жаль — лучший мастер Ленинграда над ней трудился. Разве я бы дышала с вами, Аллочка, одним здесь воздухом…
Автоматически включается рация. В углу сцены в луче света Г р а ч е в.
Г р а ч е в. Штаб спасательных работ! Штаб, штаб, штаб!!! А л л а. Штаб