открытую рану, зато потом никакая плесень в нее не заберется и никакой мураш не заползет. Еще неизвестно, что хуже — мураш или плесень. Известно, что мураши и плесень — это для ран очень плохо, хоть синяя плесень, хоть красная…

И что ж ты все молчишь? Как же трудно с тобой! Или как начнешь бормотать, ни слова понять невозможно. Так у нас не разговаривают. И в Выселках не разговаривают, и за Тростниками, где тебя нашли, и в нашей деревне, где мы с мамой жили, до того как ее мертвяки забрали… Мы все друг друга понимаем, а тебя никак понять невозможно. Потому что ты бормочешь не по-человечески, и человеки тебя понять не могут ни тут, ни в Выселках. Да и уроды тебя не поймут, и бандиты не поймут, потому что они люди, а ты как мертвяк, только совсем не мертвяк, потому что даже красивый и не обжигаешься, а если б ты был мертвяк, то я бы тебя не выхаживала…

Я вспомнил те звуки, что слышал, когда меня швыряло из «р-р-р-ру-вз-з-з» в тишину, меня нес какой-то мужик, а второй бормотал что-то ему в спину. То есть мне в спину. Звуки были похожи на те, что я слышал сейчас, но если от тех меня саднила боль, то эти были как щебет лесной птички.

Я подергал веками, не пытаясь их раскрыть, а только чтобы убедиться, что они существуют, а лицо не покрыто сплошной пленкой спекшейся кожи. По крайней мере, глазные яблоки вполне даже свободно дергались под веками, а сами веки шевелились. И я, сконцентрировав внимание на поставленной задаче, разлепил глаза. Было сумрачно, поэтому, наверное, я не испытал светового шока, медленно расширяя створку век.

— Мертвяки — они страшные! Ты когда-нибудь видел мертвяков? Да нет, как ты мог видеть мертвяков, если раньше в летающей деревне жил… Мне Обида-Мученик рассказывал с Колченогом, это они тебя нашли за Тростниками, пошли в Муравейники, а их занесло в Тростники, и тут над Лесом как загудит!.. У-у-у, потом бумс-хрясть-плюх… И ты прилетел сверху и головой об дерево — шмяк! Они думали, что совсем убился, а подошли — ты живой… Ой! — вскрикнула она, встретившись со мной взглядом.

А я поспешил закрыть глаза, потому что первое, что я увидел, увидеть было невозможно: на меня удивленно-радостно-испуганно смотрела моя дочь Настёна-Настенька-Настюшка-Анастасия, прах которой я недавно (сколько же времени прошло?!) развеял над горами Тянь-Шаня, в которых она и разбилась, летая на параплане. Я же ее и пристрастил к этому древнему увлечению. Я же и летел рядом… Мне и в голову не приходило ждать опасности — кто же ждет камнепада в ясную погоду?! Неисчислимое число раз неисчислимое количество парапланеристов ловило восходящие потоки у нагретых склонов… Не было ни одного такого случая — ну не падают камни на парапланы, и упал-то всего один камень, но… Кто-то там наверху сильно постарался, поиграл вероятностями. Мразь небесная!.. Ну почему не в меня?! И почему я тогда сразу не отстегнул параплан? Трус… Но тогда я еще надеялся на чудо…

Неужто свершилось и я догнал свою девочку? Я опять распахнул глаза. Она тревожно смотрела на меня и произносила звуки, которых я не мог понять. Может быть, в раю, куда ей надлежало попасть, говорят на таком вот райском языке? Но как же тогда понимать друг друга? Боже! Как она прекрасна, хотя и неимоверно чумаза! Неужели в раю не умываются?

— Глаза открыл! Наконец-то! А то я боялась, что ты как ударился головой об дерево, так глаза и разучился открывать. Все, кто головой об дерево ударяются, глаза закрывают. Некоторые навсегда. Вот в нашей деревне, где мы с мамой жили до того, как ее мертвяки забрали, дерево одному по голове ударило, так он больше не открыл глаз-то. Ну, это, может быть, потому, что дерево его ударило, а не он дерево? У тебя все наоборот. Это хорошо, что наоборот, потому что ты глаза открыл. Не надо было тебе дерево головой бить. Наверное, ты и не хотел, но так получилось. Ты уж больше так не делай. Если захочется дерево ударить, лучше палку возьми и ударь. Только осторожно, потому что дерево может само тебя ударить. А некоторые прыгают. Старайся, чтоб прыгунцы тебя не задели, — не только головы, но и костей не соберешь потом. А иногда они иголками тыкаются. Ты лучше деревья совсем не трогай.

— На… Нас… Настёна? — выдавил я из себя. — Ты как тут?

— Чо?.. Ты опять что-то непонятное говоришь. Ты назвал меня по имени или мне показалось? Когда так смотрят в глаза, то называют по имени. Только как-то странно ты сказал… Нас-с-с… Не, таких имен не бывает. Нава я, На-ва, — повторила она по слогам, тыча себя пальцем в грудь. Жест был понятен. Звук тоже.

Неужели в раю не только дают другой язык, но и имена меняют? Хотя… Какой-то смысл в этом есть: каков язык, таково мышление… А имя, кажется, имеет сакральный смысл и как-то сказывается на личности. Где-то я про это читал, но толком не помню… Странное имя — Нава, попробовал я его на мысленное звучание. Как-то слишком просто, не ощущается глубинных смыслов. То ли дело Настя: настежь… наст… настроение… настойчивость… Может, это оттого, что я здешнего языка не знаю? Потому и смыслы ускользают?

Ч-черт! — вдруг догадался я. Нехорошо в раю черта поминать, но в том-то и фишка, что не может это быть раем!.. Настеньке-то самое место в раю, а мне-то с какого бодуна там оказываться, да еще прямо из той клоаки, в которую я себя засунул после смерти дочери?! Да и прошлое мое артистическое буквально кишело грехами!.. Разве что я искупил их, вырастив Настёну? Но опять же растил во грехе эгоизма — для радости своей и духовной отрады… И не уберег в конце… Нет мне прощения!.. Или у здешней администрации своя логика?.. Ладно, разберемся, если живы будем… Хотя коли уже померли, то куда же дальше умирать?

— На-ва, — произнес я вслух по слогам.

— О! — обрадовалась девочка. — Понял! Значит, совсем не мертвяк! Нава я, Нава!.. А тебя-то как звать! Я — Нава, — опять потыкала она себя пальцем в грудь. — А ты? — уперлась она пальцем в мой живот.

Я понял вопрос, но с ужасом обнаружил, что не знаю на него ответа. Я не помнил собственного имени! Что-то вертелось на языке, но в слово не превращалось. Ох-хо-хо!.. Охохонюшки-хо-хо… Очень популярный прием «мыльных опер» — амнезия главного героя или всех по очереди. Уж века два методу — изучали в истории кино… Что за бред — «мыльная опера» в раю?!

Да, наверное, все это бред, и нет ни дочки, балаболящей без передыху невесть что на тарабарском наречии, ни этого грязного потолка над ее головой, по которому ползут какие-то насекомые (не могу взгляд сфокусировать, чтобы понять — какие. А может, это и не насекомые вовсе?). Нет ничего, кроме бреда, обычно случающегося после «р-р-р-ру-вз-з-з…», если не наступает полная тишина — кранты с нашлепкой. С крышкой гроба то есть или затычкой горшка с