душевнобольным.

— Правильно, уважаемый, — мне пришло в голову оригинальное решение проблемы, — я тоже всегда считаю только настоящие деньги. Которые до реформы. Не стану торговаться по мелочам — вот вам ваши десять тысяч.

Я протянул парню монету в десять шекелей.

— Десять тыщ — раз! — заорал он на весь блошиный рынок. — Десять тыщ — два!! Десять тыщ — три!!! Продано дядьке-дураку!!!

Зажав в ладони десятку, парень быстро исчез в толчее. Наблюдавшие за этой сделкой зеваки тотчас потеряли интерес — представление закончилось. «Я бы и за пятерку такую дрянь с помойки принес» услышал я за спиной чей-то голос. Намереваясь сложить треногу, я нагнулся поближе, чтобы понять, как крепятся к рейкам поперечины. Перед глазами у меня оказался уголок серой тряпки, не заляпанной желтой краской. Теперь мое сердце пропустило целых два удара и почти остановилось, а потом забилось с утроенной частотой. Я боялся верить своей удаче. Нерегулярность нити выдавала… В силу своего, прямо скажем, незаконченного художественного образования, я не мог определить возраст этой «тряпки». Но даже те малые знания, которыми я обладал, подсказывали мне, что я наткнулся на старинный холст. Насколько старинный? Это предстояло выяснить.

Сложить подрамник мне не удалось, пришлось тащить его прямо так, несмотря на все неудобства. Рамку с холстом я зажимал под мышкой, изо всех старясь не уронить ее на асфальт. Я поставил его в мастерской и наскоро умылся — около двери нетерпеливо поджидал меня ранний посетитель, пришедший вставить в рамочку свернутый баскетбольный постер. Я довольно небрежно развернул постер на столе.

— Ты что, мужик, охренел!! — заорал на меня клиент. — На нем же подписи всех игроков!

— Пардон, — рассеянно извинился я.

Все мои мысли были, естественно, заняты холстом.

— Какую рамку ты хочешь?

— Самую дорогую!

Я представил себе желтый постер в дорогой темного дерева картинной раме и с трудом удержался от смеха.

— Ты, наверное, хочешь, сохранить его подольше?

— Навсегда! — патетически заявил болельщик.

— Тогда в воскресенье я пошлю его на ламинацию…

— Что-о?!! — взревел он. — Ты хочешь сказать, что он будет здесь валяться до воскресенья, а потом какой-то козел повезет его на мотороллере?

— Ну, типа того… — пробормотал я невнятно.

— НИ ЗА ЧТО!!! — он оттеснил меня от стола, бережно свернул постер и вышел на улицу.

«Господи, единый и всемогущий! Охрани меня от безумных фанатов тель-авивского Маккаби» пробормотал я короткую молитву.

Ту знаменитую пятницу можно с уверенностью назвать самым прибыльным днем за все время существования моего небольшого бизнеса. Покупатели валом валили в галерею, и сметали все подряд, дошло даже до того, что двое посетителей чуть не подрались из-за картины, провисевшей у меня больше года. Чтобы их утихомирить, мне пришлось поклясться одному из них достать ему того же автора (и со значительной, сами понимаете, скидкой). А я, вместо того, чтобы радоваться текущей в кассу прибыли, — какая чертовская ирония — в этот замечательный день думал исключительно об одном: своем утреннем приобретении. Мне не давала покоя шальная мысль, что под слоем грубой желтой краски может прятаться нечто… Я с трудом сдерживал свое нетерпение повнимательней исследовать холст, автоматически называл цены и завертывал покупки в бумагу, принимал деньги, благодарил, дежурно улыбаясь.

— Удачный день? — дверь открылась, и в галерею зашла Офра, хозяйка цветочного магазина напротив.

— Пожалуй… — только сейчас я понял, насколько устал.

— Похоже на гаражную распродажу, — она оглядела опустевшие стены. — А у меня тоже был какой-то обвал, вроде и не праздник никакой, а народ повалил. Дополнительно цветы заказала, ребят из киббуца срочно вызвала на помощь.

— Сумасшествие какое-то, никогда такого не видел.

— Пообедаем? — она посмотрела на свои пальцы с мозолями от секатора, изрезанные лентами с острыми краями, резинками и грубыми бечевками, темные от въевшегося цветочного сока.

Примерно раз в месяц по пятницам мы ходим в ресторан, а потом продолжаем холостяцкое свидание у меня дома.

— Я просто с ног валюсь…

— Да ладно тебе, не больше, чем я сама. Такой день требует чего-нибудь особенного. Пошли, сегодня я угощаю.

— Не в том дело.

— А в чем?

— Что ты имеешь в виду под особенным?

— Хочу пригласить тебя на дегустацию гурме.

— Знаешь, моему организму сегодня хочется огромного гамбургера и стакана ледяной водки. И не двигаться никуда. — На самом же деле мне не терпелось начать исследовать холст.

— Пошли, зануда, еще и спасибо мне скажешь. Ну, давай, шевелись!

В моем почтенном возрасте, если женщина просит, отказываться как-то не пристало.

В субботу утром часов в шесть, с большой чашкой кофе в руке я спустился из своей квартиры на втором этаже в мастерскую. Но здесь я позволю себе еще немного подразнить ваше любопытство и рассказать об истории галереи.

Мой отец, Соломон Берман, держал небольшую лавчонку по изготовлению вывесок. Чтобы сводить концы с концами, он занимался также мелким ремонтом квартир. И, конечно, я, как единственный сын, был у него на подхвате. Мне это нравилось гораздо больше, чем скучать на уроках в школе. Тогда времена были другие, и молодое еще государство само находилось в том возрасте, когда не слишком задумываются о будущем. В один прекрасный день (а какой же иначе), я помогал отцу в мастерской, нанося основу на лист фанеры, которому предстояло стать вывеской в соседнем магазине. Через приоткрытую дверь я услышал приятный женский голос, обращающийся к отцу, а также звонкий заразительный смех. Ну как же мне было не высунуть в дверь свою любопытную мордочку, чтобы посмотреть на их обладателей. Голос принадлежал по-деловому строго одетой женщине, а серебристый смех… Стоит ли рассказывать здесь банальную до пошлости историю о бедном мальчике, влюбившемся в богатую девочку? Не думаю, что вы станете продолжать это чтение.

Такой роскоши, как фотоаппарат, наша семья позволить себе тогда не могла, и я, с самомнением влюбленного щеночка, взялся нарисовать ее портрет. Делать этого я, конечно, не умел, но энтузиазма мне было не занимать, а карандашей и досок в моем распоряжении находилось с избытком. Овал лица мне, несомненно, удался, а дальше дело застопорилось: ни одна линия, ни один штрих, казалось, не приходились к месту. Я мог бы запросто протереть насквозь полудюймовую доску, стирая рисунок вновь и вновь. Тогда я переключился на шляпку. Адина Фишман — так звали мою юную избранницу — посетила нас в очаровательной летней шляпке семейного