вызваны необходимостью — производство и торговля сахаром были основой благосостояния нашей семьи, — но всегда очень скучала по нему. Когда он возвращался, я бранила и распекала его не хуже сварливой жены, хотя он каждый раз привозил мне подарки. Да и что это были за подарки?! Ручная мартышка, которая вскоре издохла, и большой попугай, которого Нед научил ругаться. Но разве могут мертвая обезьянка и попугай-сквернослов заменить отца маленькой девочке? Когда мне становилось совсем грустно, я тайком прокрадывалась в комнату, такую же темную и тесную, как все остальные, которую в нашем доме называли библиотекой, забиралась с ногами в кожаное отцовское кресло и сворачивалась клубочком. Там было пыльно, душно и пахло застоявшимся табачным дымом, но мне нравился этот запах, потому что он напоминал об отце.

Но стоило ему вернуться, как библиотека превращалась в лучшее место в мире. Горели светильники, в камине пылал огонь, и меня окружали сотни диковин, привезенных из дальних странствий им самим или капитанами его судов. К потолку на проволоке было подвешено чучело маленького зеленого крокодила с растопыренными лапами и оскаленной пастью, полной острых белых зубов. Рядом с ним висело еще одно чучело какой-то странной шарообразной рыбины, сплошь покрытой шипами. А на полках вдоль стен теснились столь же экзотические предметы: резные африканские маски, слоновьи бивни, черепашьи панцири, отполированный кокосовый орех в серебряной чаше, розовая раковина причудливой формы, похожая на огромный кулак, и множество других заморских редкостей. В углу возвышался большой глобус, на потертой поверхности которого прослеживались пересекающиеся красные и черные линии, отмечающие маршруты наших судов. Они испещряли всю Атлантику: от Африки до Карибского моря и от Ямайки до Бристоля. Бывало, отец наугад раскручивал глобус, затем останавливал его и вел пальцем по одной из таких трасс, безошибочно называя ходившие по ней суда. Он гордился своей флотилией и точно помнил, кем и откуда был привезен каждый экспонат его обширной коллекции. Со временем я тоже изучила и запомнила их до такой степени, что они сделались для меня столь же привычной и неотъемлемой частью обстановки, как мебель или посуда.

Семейство отца владело бакалейной лавкой, но ему вовсе не хотелось заниматься столь скучным делом. Деятельный и предприимчивый по натуре и влекомый к тому же свойственным молодости духом авантюризма, он отправился в Вест-Индию. Я обожала истории о его молодости, и он с удовольствием их рассказывал. Я забиралась к нему на колени, склонив головку на его плечо и ощущая тепло его сильного тела, его сердце билось рядом с моим, и я, затаив дыхание, слушала воспоминания отца о том, как он стал пиратом и как в конце концов приобрел «Источник». Так называлась наша плантация на Ямайке. У нее имелась собственная торговая марка, на которой было изображено что-то напоминающее плакучую иву. Клеймо с этим знаком стояло буквально на всем, его вырезали даже над дверью нашего дома.

Помимо «Источника», отцу принадлежал также завод по очистке тростникового сахара и мелассы ^[5], на котором обрабатывалась продукция не только нашей, но и многих других плантаций, чьи хозяева доверили отцу ее переработку и сбыт. Живя в Бристоле, он большую часть времени проводил там и зачастую возвращался домой только поздно вечером.

Роберт научил меня читать, а письмо и счет я освоила в отцовской конторе. Тетрадками мне служили накладные, счета, судовые журналы и регистры. Помещение было маленьким, но теплым, с круглым окном, похожим на иллюминатор и выходившим на доки. Воздух был пропитан запахом кипящего сахарного сиропа. Он проникал повсюду, прилипал к волосам и одежде и, казалось, въелся в сами стены.

Я садилась за заваленный бумагами письменный стол отца и с усердием принималась переписывать бухгалтерские документы, аккуратно проставляя против каждого наименования цену и общую стоимость. Эти занятия проходили обычно по утрам, а ближе к полудню отец бросал взгляд на мою перемазанную чернилами рожицу и с улыбкой говорил, что на сегодня довольно. Его ждали серьезные дела: встречи с капитанами и сделки с другими торговцами. Я покидала контору, пробиралась на склад и, набрав полные карманы колотого сахара, отправлялась на поиски Уильяма.

Уильяма я знала всю свою жизнь. Его мать, Мэри, была моей кормилицей. Я прожила на ее попечении лет до трех или четырех, прежде чем меня снова забрали домой, как подросшего щенка. К тому времени отец, должно быть, совсем оправился от потери жены, потому что окружил меня заботой и вниманием. Не припомню ни одного случая, чтобы он всерьез на меня рассердился или наказал. Он был всегда добр и ласков со мной и потакал всем моим прихотям. Предоставленная самой себе, я росла своевольной и дерзкой, водилась с портовыми детьми и была участницей всех их проделок.

Я никогда не испытывала недостатка в товарищах по играм, ведь доки и суда у причалов притягивают детей так же, как мясной ряд мух. Я была заводилой среди сверстников, что в немалой степени объяснялось содержимым моих карманов, обычно набитых кусочками белого рафинированного сахара или темного мусковадо ^[6].

Мальчишки почему-то называли его имбирем и при встрече первым делом интересовались: «Принесла имбирька, Нэнси?» Предметом для развлечений нам служило все, что попадалось на глаза: груды бочек, на которых мы играли в «короля горы», штабеля досок и бревен, бочарные обручи и клепка, сети и канаты. Уильям был нашим капитаном, его слово было законом. Я же считалась его первым помощником, и наша «пиратская команда» с утра до вечера носилась по городу, промышляя по мелочи, где что плохо лежит.

Уже тогда я твердо знала, чего мне хочется, и была преисполнена решимости претворить свои мечты в жизнь. У отца в отношении меня никаких конкретных планов не имелось. Само собой подразумевалось, что рано или поздно мне подыщут жениха и выдадут замуж. Я собиралась избавить отца от этих хлопот, потому что сама выбрала себе будущего мужа. Уильям, без сомнения, станет капитаном, как и его отец, а я буду ему верной женой. Мы поклялись в вечной любви и скрепили клятву кровью, проколов для этого иголкой подушечки больших пальцев и смешав нашу кровь. Он будет бороздить моря и океаны, а я всегда буду рядом.

Таково было мое решение, и, даже став старше, я не видела оснований его менять. Мысль о неизбежной разлуке, ожидающей жену моряка, даже не приходила мне в голову — ведь мы уйдем в море вместе, и жизнь моряка станет моей жизнью.

Мы жили одним днем, который был похож на все предыдущие, и, как все дети, наивно полагали, что все будет идти своим чередом до