- 1
- 2
каждый месяц получали у нотариуса положенные сто двадцать франков, но перессорились с соседями, так как мамаша Тюваш честила их на все лады, внушая кому только можно, что они выродки, продавшие родное дитя, а это мерзость, низость, разврат.
У нее вошло в привычку брать своего Шарло на руки и, чванясь, горланить, словно тот способен был уразуметь ее слова:
— А вот я тебя не продала, маленький, нет, не продала! Я детьми не торгую. Я не богачка, но детей своих не продаю.
Это тянулось из года в год, изо дня в день; ежедневно на пороге лачуги раздавались злобные намеки, выкрикиваемые так, чтобы слышно было в соседнем доме. В конце концов мамаша Тюваш убедила себя, что она выше всех в округе — она ведь не продала своего Шарло. И каждый, кто вспоминал о ней в разговоре, соглашался:
— Соблазн был большой, что и говорить, но она поступила как настоящая мать.
Ее ставили в пример, и Шарло, которому было уже под восемнадцать, так свыкся с этой вечно повторяемой при нем мыслью, что тоже считал себя выше сверстников — его-то ведь не продали!
Валлены получали свою ренту и жили припеваючи. Старший их сын отбывал срочную службу, младший умер. Это вселяло непримиримую злобу в Тювашей, так и не выбившихся из нужды. Шарло, единственный работник в семье, не считая старика отца, из кожи лез, чтобы прокормить мать и двух младших сестер. Ему доходил двадцать первый год, когда однажды утром к лачугам подкатила щегольская коляска. Из нее вылез молодой господин с золотой часовой цепочкой и помог сойти почтенной седовласой даме. Дама сказала: — Здесь, дитя мое. Второй дом. И приезжий, как к себе, вошел в лачугу Валленов. Старуха мать стирала свои фартуки, одряхлевший отец дремал у очага. Они подняли головы, и юноша поздоровался: — Добрый день, папа; добрый день, мама! Старики вздрогнули и выпрямились. От волнения крестьянка выронила мыло, и оно упало в воду. — Это ты, сынок? Ты? — выдавила она. Молодой человек обнял и расцеловал ее, повторяя: — Здравствуй, мама, здравствуй! А старик, хотя и дрожал, твердил своим всегдашним невозмутимым тоном, словно они расстались какой-нибудь месяц назад: — Значит, вернулся, Жан? Когда первая неловкость прошла, родители потащили сынка по деревне — надо же его показать. Они завернули к мэру, к помощнику мэра, к кюре, к учителю. Шарло с порога своей лачуги глядел им вслед. Вечером, за ужином, он сказал отцу: — И дураки же вы были, что дали взять мальчишку у Валленов! Мать упрямо возразила: — Я не хотела продавать свое дитя. Отец помалкивал. Сын продолжал: — Экое несчастье знать, что тебя загубили! Старик Тюваш сердито пробурчал: — Ты что ж, попрекаешь нас, зачем мы тебя не продали? Парень начал грубить: — Да, попрекаю, потому как вы дураки. Такие родители — беда для детей. Вот уйду от вас, — так вам и надо. Старуха уткнулась в тарелку и расплакалась. Она хлебала суп, расплескивая добрую половину, и причитала: — Вот после этого и надрывайся, расти детей! Парень безжалостно гнул свое: — Лучше вовсе не родиться, чем стать таким, как я! Поглядел я сегодня на того, и вся кровь во мне закипела. Я подумал: вот чем я мог бы теперь быть. Он встал. — Знаете, мне лучше отсюда уехать, не то я вас с утра до вечера корить буду и всю вашу жизнь отравлю. Запомните: я вам никогда не прощу. Уничтоженные, заплаканные, старики молчали. — Мне думать-то об этом невмоготу. Пойду, устроюсь где-нибудь в другом месте. Он распахнул дверь. Ворвался шум голосов: Валлены праздновали возвращение сына. Шарло топнул ногой, обернулся к родителям, громко бросил: — Эх, вы, мужичье! И растаял в темноте.
Валлены получали свою ренту и жили припеваючи. Старший их сын отбывал срочную службу, младший умер. Это вселяло непримиримую злобу в Тювашей, так и не выбившихся из нужды. Шарло, единственный работник в семье, не считая старика отца, из кожи лез, чтобы прокормить мать и двух младших сестер. Ему доходил двадцать первый год, когда однажды утром к лачугам подкатила щегольская коляска. Из нее вылез молодой господин с золотой часовой цепочкой и помог сойти почтенной седовласой даме. Дама сказала: — Здесь, дитя мое. Второй дом. И приезжий, как к себе, вошел в лачугу Валленов. Старуха мать стирала свои фартуки, одряхлевший отец дремал у очага. Они подняли головы, и юноша поздоровался: — Добрый день, папа; добрый день, мама! Старики вздрогнули и выпрямились. От волнения крестьянка выронила мыло, и оно упало в воду. — Это ты, сынок? Ты? — выдавила она. Молодой человек обнял и расцеловал ее, повторяя: — Здравствуй, мама, здравствуй! А старик, хотя и дрожал, твердил своим всегдашним невозмутимым тоном, словно они расстались какой-нибудь месяц назад: — Значит, вернулся, Жан? Когда первая неловкость прошла, родители потащили сынка по деревне — надо же его показать. Они завернули к мэру, к помощнику мэра, к кюре, к учителю. Шарло с порога своей лачуги глядел им вслед. Вечером, за ужином, он сказал отцу: — И дураки же вы были, что дали взять мальчишку у Валленов! Мать упрямо возразила: — Я не хотела продавать свое дитя. Отец помалкивал. Сын продолжал: — Экое несчастье знать, что тебя загубили! Старик Тюваш сердито пробурчал: — Ты что ж, попрекаешь нас, зачем мы тебя не продали? Парень начал грубить: — Да, попрекаю, потому как вы дураки. Такие родители — беда для детей. Вот уйду от вас, — так вам и надо. Старуха уткнулась в тарелку и расплакалась. Она хлебала суп, расплескивая добрую половину, и причитала: — Вот после этого и надрывайся, расти детей! Парень безжалостно гнул свое: — Лучше вовсе не родиться, чем стать таким, как я! Поглядел я сегодня на того, и вся кровь во мне закипела. Я подумал: вот чем я мог бы теперь быть. Он встал. — Знаете, мне лучше отсюда уехать, не то я вас с утра до вечера корить буду и всю вашу жизнь отравлю. Запомните: я вам никогда не прощу. Уничтоженные, заплаканные, старики молчали. — Мне думать-то об этом невмоготу. Пойду, устроюсь где-нибудь в другом месте. Он распахнул дверь. Ворвался шум голосов: Валлены праздновали возвращение сына. Шарло топнул ногой, обернулся к родителям, громко бросил: — Эх, вы, мужичье! И растаял в темноте.
Примечания
Напечатано в "Голуа" 31 октября 1882 года. (обратно)1
Октав Мирбо (1848—1917) — французский романист и драматург. (обратно)- 1
- 2