вскрывается иной пласт искореженных жизней Б. Пастернака, А. Ахматовой, О. Мандельштама, М. Горького или М. Булгакова.

Выйдя же еще на один уровень обобщения, получим неизбежный вывод, что культурный процесс, даже в советской России, всегда развивался только благодаря неведомому и на поверхности незаметному противодействию таланта оказываемому на него страшному давлению. Для русской культуры (пока, по крайней мере) эти вещи были всегда взаимозависимыми: без внешнего тотального гнета культура (литература прежде всего) неотвратимо вырождалась в примитивизм и пошлость, а общая планка культуры общества на глазах понижалась.

В.В. Розанов в одном из писем 1912 г. заметил: «Тут дело не во мне: а как-то страшно, за все будущее русское страшно: “ничего не надо, кроме Вербицкой и философии от Леонида Андреева до Павла Милюкова”. Вот это ужасно страшно. Где Киреевские, Герцен (даже), их задумчивость и глубина. Вот это “всеобщее обучение”, переходящее во “всеобщую литературу” и наконец “всеобщее мнение”, это Ужасное Безликое – оно ужасно, ужасно».

А Александр Блок в том же году сочинил драму «Роза и крест». Там есть такой призыв к «товарищам»:

Да, З. Гиппиус поставила точный диагноз: начало века оказалось временем «первоначального накопления зла». А такое общество ничего хорошего впереди ждать не могло.

Есть еще один разворот занимающей нас темы.

Первый наш правозащитник, великий русский писатель В. Короленко, сказал: «…каждого писателя у врат рая обязательно спросят: сколько лет ты отсидел за правду?» Главное в этом пассаже – сама постановка вопроса, она чисто русская. Сидеть за правду – это русская судьба. И в этом смысле цепь, связующая людские судьбы, во все времена переменчивой истории была прочной. На самом деле, крепость А. Радищева и Н. Новикова, ссылки А. Пушкина и М. Лермонтова, солдатчина П. Чаадаева и Т. Шевченко, каторга Ф. Достоевского, расстрел Н. Гумилева и еще многих других (о концлагерях советского времени вообще говорить не будем, через них прошли сотни русских литераторов), все это как бы эмпирически подтверждает правоту В. Короленко.

«Правда выше России», – сказал Ф. Достоевский. И каждый деятель русской культуры своею жизнью доказал справедливость этой простой формулы.

Главная «правда» Л. Толстого – его «уход», В. Маяковского и А. Фадеева – пуля, М. Цветаевой – петля ^*. И даже у тех, кто прожил внешне вполне благополучную жизнь, была своя «правда», своя судьба. Более приближенные к нам поколения – это советские писатели. Их судьбы как бы обобщают три возможных варианта контактов с властью: изначальная лояльность (А. Блок, В. Маяковский, Ю. Тынянов, О. Форш и др.), капитуляция перед силой (М. Горький, А. Толстой, Ю. Олеша и многие, многие другие) ^**, непримиримая оппозиция (В. Короленко, А. Солженицын). Для поэта приемлема любая из этих судеб. Главное, чтобы она была. А. Ахматова как-то заметила об одном пишущем: «…какой же он поэт – без судьбы»? И была права.

Мысль эта преследовала А. Ахматову долгие годы. В одной из своих записных книжек она заметила: «У каждого поэта своя трагедия. Иначе он не поэт». В связи со своей «Поэмой без героя» А. Ахматова написала (для себя): поэма эта «огромная траурная, мрачная, как туча, – симфония о судьбе поколения и лучших его представителей, т.е. вернее, обо всем, что нас постигло. А постигло нас разное: Стравинский, Шаляпин, Павлова – слава, Нижинский – безумие, Маяков[ский], Есен[ин], Цвет[аева] – самоубийство, Мейерхольд, Гумилев, Пильняк – казнь, Зощенко и Мандельштам – смерть от голода на почве безумия и т.д. и т.д. (Блок, Хлебни- ков…)».

В судьбе каждого можно отметить и извивы весьма прихотливого свойства. Вот лишь три штриха.

… Б. Пильняк в начале 20-х годов написал «Повесть непогашенной луны», своеобразную аллюзию на таинственную смерть М.В. Фрунзе. Напечатали ее в 1926 г. В ней – прозрачный намек на причастность к этой трагедии И.В. Сталина. Подобную проникновенность вождь не прощал никому. В 1937 г. Б. Пильняка арестовали. Все его бумаги: книги, рукописи, письма к нему А. Платонова, М. Булгакова, А. Ахматовой, С. Есенина и др. – были сожжены тут же во дворе его переделкинского дома. Костер горел в течение двух суток.

… Н. Погодин принадлежал к числу весьма благополучных, маститых и обласканных властью драматургов. Его пьесы более 30 лет были в репертуаре большинства драматических театров страны. Ничего слаще советской власти для него не существовало. Но в начале 60-х его угораздило съездить с делегацией писателей в США. Вернувшись же домой Н. Погодин ушел в глубочайший запой, лечиться не стал (он был застарелым язвенником) и в 1962 г. умер.

А. Найман вспоминал, что когда судили И. Бродского, а затем отправили его в ссылку, А. Ахматова сказала: «Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял». А на вопрос о поэтической судьбе О. Мандельштама, «не заслонена ли она гражданской, общей для миллионов, ответила: ”идеаль- ная”».

А. Ахматова в главном безусловно права: свои судьбы великие делают сами, но власти зачастую им помогают.

В период с 1917 по 1922 г., т.е. за первую большевистскую пятилетку, из России, как из зачумленного дома, удрало около 50 % интеллигенции. Уже первый массовый исход интеллигенции из страны привел не просто к резкому понижению культурного потенциала новой России, он вызвал растерянность и смятение в душах оставшихся, ведь бóльшая их часть не подалась в эмиграцию не потому, что разделяла идеи новой власти, а просто оказалась тяжела на подъем, оправдывая свою домоседливость иллюзиями ее скорого падения.

Оставшихся в советской России судьба ждала тяжкая. Кого бы из героев нашей книги мы ни взяли – это трагедия художника, это сломленная, покореженная душа, это мучительные попытки самоизнасилования творчества, приводившие либо в петлю, либо в ГУЛАГ; подстраиваться «под большевиков» было бессмысленно – они в этом не нуждались. Любому из писателей, вероятно, был знаком страх М. Цветаевой, которая более всего, даже больше голодной смерти, боялась «сделаться свиньей».

Для большевистского режима потеря таких всемирно известных имен, как Ф. Шаляпин, А. Павлова, М. Фокин, И. Репин, С. Рахманинов, В. Набоков и еще многих и многих, вовсе не утрата весомой доли русской культуры, им на нее поначалу было ровным счетом плевать; они это воспринимали только как покушение на авторитет и привлекательность их «нового порядка». Устраивая из России концентрационный лагерь, они, вероятно, думали, что каждый придет в