этот лагерь добровольно и «по-своему» (инженер, агроном, лесовод), а со стороны их режим и вовсе не будет восприниматься как лагерь, а скорее, как некий отстойник для людей будущего.

Поэтому когда коммунисты поняли, что их режим устоял, они всеми силами пытались сделать его привлекательным и старались заманить к себе тех, кто поспешил эмигрировать. И многие клюнули на посулы и выгоды. Вернулись А. Толстой, С. Прокофьев, А. Куприн, да и М. Горький вполне подпадает под эту категорию.

Когда стали обрабатывать И. Репина (он по-прежнему жил в Куоккала, но то была территория уже отделившейся от России Финляндии), он ответил, как умел: «Покуда Питер зовется Ленинградом, я не хочу ничего общего с этим городом… Никогда не поеду я в вашу гнусную Совдепию, будь она проклята…».

В годы нэпа, когда, казалось бы, атмосфера в советской России стала менее удушливой и даже более сотни тысяч эмигрантов рискнули вернуться на родину, большевики отреагировали на все это по-своему: они решили сразу дать понять вернувшейся, да и оставшейся интеллигенции, что нэп это лишь временное экономическое отступление от их доктрины. Они этой самой «новой политикой» как бы дали возможность предприимчивым людям спасти советский режим от неминуемого банкротства, но она вовсе не означает никаких идеологических отступлений, никаких идейных послаблений.

Пусть, мол, недалекие нэпманы набивают себе карманы (недолго им жировать), пусть писатели печатают свои опусы (их ГПУ еще успеет оценить по достоинству), но интеллигенция не должна забывать своего места «прослойки»…

Все это грустные реалии нашего недавнего прошлого и все они лишь разные способы оплаты одного счета – противодействия стадной мысли.

* * * * *

Пришло время немного порассуждать (хоть и не хочется) на темы достаточно общие – о советской интеллигенции прежде всего.

Для начала зададим вопрос, не такой уж, кстати, и риторический. Что же случилось с православными? Как они могли позволить большевикам так надругаться над страной, над верой, наконец? Да ничего и не случилось. Многие русские мыслители уже давно предупреждали, что упование на глубинную религиозность русского народа – зряшное, его религиозность на самом деле крайне поверхностная в отличие от глубинных звериных инстинктов. Если большевики посулят народу «грабь награбленное» и позволят им всласть поиздеваться над «хозяевáми», то он, «не почесавшись», как заметила З. Гиппиус, сменит нательный крест на партийный билет.

И еще. Один из парадоксов пролетарской революции, не всеми еще замеченный, состоит в том, что большевизму первой покорилась интеллигенция. Почему так? Если не «умничать», не подводить под позицию русской интеллигенции надуманные и как бы «оправдывающие» ее резоны, а посмотреть на сложившуюся в годы гражданской войны ситуацию трезво, то станет ясно: оставшаяся в России интеллигенция, и прежде всего творческая, была обречена на сотрудничество с советской властью, ей, как говорится, просто деться было некуда. В противном случае ее бы безжалостно раздавили.

В одном из писем Б. Пастернаку М. Цветаева выразилась без обиняков: «Борис, не люблю интеллигенции, не причисляю себя к ней, сплошь пенснейной».

Что из себя представляла русская интеллигенция, какими качествами она была наделена, что позволяло отличить интеллигента от просто человека образованного, как осуществилась мутация русской интеллигенции в интеллигенцию советскую и в чем выразилось коренное (неустранимое) свойство этого биолого-социального вида от предшествующего, – все это детальнейшим образом описано в предыдущей книге автора «Нетерпение мысли». Останавливаться поэтому на всех этих вопросах мы не будем. Сделаем лишь самые необходимые дополнения.

Не будем, кстати, забывать справедливого замечания И. Бродского, что если «поэт говорит о Каине или Авеле, то история – всегда версия Каина». В частности, это означает тот непреложный факт, что миф об интеллигенции создала она сама. Она сама себя наделила надлежащими эпитетами и сверхположительными качествами. Одним словом, русская интеллигенция сделала всё возможное, чтобы ее воспринимали как некий светящийся ореол над косматой и нечёсаной головой плебса.

В дореволюционные годы интеллигенция активно противостояла власти. Выражаясь современным языком, была в постоянной оппозиции к режиму. Никто этому не противился. Никто за это не сажал и не расстреливал. Когда же пришла революция, которую русская интеллигенция вынашивала, как беременность, то совершенно нежданно для интеллигенции во весь рост встал амбал с перекошенной от ненависти физиономией, презрительно отпихнул от себя очкастых хлюпиков и приступил к тому, к чему звало его горящее от злобы нутро, – стал грабить, жечь, убивать. Социально же озабоченная интеллигенция, которая и повела разбуженного от многолетней сонной одури люмпена на погром, приступила к своему главному занятию: бульдожьей схватке за власть и непрерывным склокам вокруг тактики, т.е., разделившись на партии «по интересам», интеллигенция начала драку за правоту именно «своей формулы» (Е. Трубецкой).

Для творческой же интеллигенции, прежде всего пишущей, до 1917 года так называемая «левая цензура» была синонимом самоцензуры, а она, опираясь на миросозерцание пишущего, озиралась тем не менее не на официальные доктрины и даже законы, а только на мнения единоверцев (единодумцев). Подобная цензура оказалась наиболее жесткой и, если можно так выразиться, предельно смещенной от здравого смысла: она пресекала любую индивидуальность и сводила мысль пишущего к усредненной, «правильной» для его группы формуле. Не будем забывать, что для русской интеллигенции клановые принципы всегда брали верх над проблемами повседневности. Их она просто не видела.

Итак, революция, о необходимости которой так долго трезвонила русская интеллигенция, в 1917 г. совершилась. А уже к концу 20-х годов на свет Божий явилась новая генерация мыслящей элиты общества – советская интеллигенция. Она стала полной противоположностью своей прародительнице. Если использовать генетические термины, то властям надо было добиться мутационного превращения русской интеллигенции в интеллигенцию советскую, которая бы не противостояла власти, а воспевала ее и гордилась ею. Лояльности интеллектуального слоя большевики добились простым и надежным способом – уничтожили корпоративность интеллигенции и обеспечили замену репрессированных интеллигентов старой закваски отштампованными советскими экземплярами.

Привело это, в частности, к тому, что система не только уничтожала лучших, но столь же