— от блевотины и чего-то еще.

— И что, дорогая, каковы твои шансы? — выпрямившись и разглядывая свою кислую улыбку в зеркале, спросил Яр.

— Вполне высокие, — Барбара сверкнула голливудской улыбкой. Как и все — от туфелек до силикона в заднице — улыбка была куплена за его деньги. — По брачному договору, как ты помнишь, в случае развода по твоей вине ты отдаешь мне девяносто пять процентов состояния.

— Перебьешься.

— Я видела тебя с этой сучкой и наняла детектива! Он снял, как ты щипал эту Агату за зад! Все документы лежат в моем сейфе!

— Сука.

— Ты не сможешь оставить нас с Кевином без гроша, — Барбара перешла к иной тактике и высморкалась в платочек. — Не забывай, он все же и твой сын!

— Я не виноват, что ты бросила пить таблетки.

Сплюнув в раковину, он двинулся к писсуару. Эта дрянь мало того, что выловила его на курорте, так еще и приперлась в мужской туалет! Поистине для этой женщины нет ничего святого.

Когда он обернулся, застегивая брюки, Бабрары уже не было. Видимо, побежала обделывать с адвокатыми свои паскудные делишки.

Ярослав вернулся за столик, мрачно уткнулся в карту вин.

— Эй, дружище Яр, у тебя какие-то проблемы? — окликнул вчерашний знакомец, Клайв.

— Черт меня дернул жениться на твоей соотечественнице, — кисло усмехнулся Яр. — Черт меня дернул ехать в твою страну… Ладно, не бери в голову. Давай на сцену смотреть. На сцене шел перфоманс. Яр поразился, как точно действо передавало его сегодняшнее настроение: там, на сцене, скопище молодых талантливых артистов тоже блевало и выворачивалось наизнанку, и называлось все это «Избавлением от атавизма в десяти с половиной частях без пролога, зато с эпитафией и эпилогом». Сейчас шла четвертая часть, «Атавизм», и Ярослав всерьез опасался, что пятой уже не выдержит. Скулы сводило зевотой, но он мужественно боролся со сном и даже пытался вести светскую интеллектуальную беседу, которую в подобных случаях ведут образованные люди, сведущие в погоде и искусстве.

Перфоманс был довольно откровенен, и балерун с гротескным гульфиком танцевал на путанах. Не выдержав, Яр, перекрикивая раскаты музыки, начал рассказывать Клайву о мальчишке и русском бизнесмене с дурными наклонностями, а также своих сомнениях — не заявить ли в полицию…

— Зачем тебе этот геморрой? — резонно ответил Клайв и уставился на сцену. Яковлев заткнулся и тоже стал смотреть. Не похоже, чтобы перфоманс начинал приобретать какой-то смысл, но, по крайней мере, он смахивал на эстетическое удовольствие, в отличие от жратвы, которая уже стояла поперек горла. На сцене пуанты били по путанам, устлавшим пол подобно паркету, и это было ново и концептуально.

— Погляди, — сказал Клайв, — не могу понять: то ли это гениально, то ли…

— Это в духе Сальвадора Дали… — пробормотал, пригубляя «Клико», Ярослав.

— Не, Сальвадор столько не выпьет, — убежденно заключил Клайв.

Яковлев немного поразмышлял над этим вопросом, а потом вновь придвинулся к уху журналиста. На них уже начинали коситься. Но Ярослав не мог держать в себе мысли, набухавшие в мозгу, подобно чирьям, и сомнения выплескивались из него тугой струей. Впрочем, Клайв, похоже, был не против роли импровизированного писсуара: все новости он впитывал, как губка, памперс или прокладка с крылышками. Подобно все той же прокладке, он был готов лететь на крыльях ночи, дня, утра или вечера, лишь бы принести в ключике заветную сенцацию…

— Куда мы попали, Клайв, куда мы попали? — раз за разом спрашивал Ярослав, приводя все новые и новые аргументы: в его нестрогой системе находилось место и вампиршам, и сюрреалистичному поведению гостей и персонала, и бредовой обстановке, и всему остальному…

— Куда отправило руководство, туда и попали…

— Руководство может отправить и в, и на… — дальше американец, наверное, ничего не понял, вопервых, потому что заглушала музыка, а во-вторых, потому что сказано было по-русски. — Но это не повод туда ехать! — закончил Яр, перекрикивая грохот. Опять подошел Царьков, и беседа прервалась.

Клайв улыбался, похлопывал «дружище Ника» по плечу, а Яковлеву противно было с ним общаться, глядеть на Царькова, его передергивало от одного его покашливания. Галстук у Николая съехал набок, в глазах плескалось влажное пьяненькое веселье.

— А я забыл вам вчера визиточку дать, — Царьков протянул визитку: аляповатую, с золотым обрезом и голографическим логотипом — Яр поморщился от такой безвкусицы. «Николай Царьков, предатель торгово-промышленной группы…» Клайв кивал радостно, как заведенный, а Яковлев усмехнулся, заметив:

— Опечаточка…

— Увы, да, — с неожиданной грустью согласился Царьков. — Даже менять не хочу, кх-кх. Так оно и есть… По Фрейду, батенька, по Фрейду… Уходите вы отсюда, Христа ради! А впрочем, кх-кх, вижу, вам здесь нравится, так как хотите.

Царьков, откланявшись и слегка покашливая, отвалил за соседний столик, где гуляла компания депутатов из России. Гуляла как положено: мордой в салат, блином с икорочкой — в сметану… Яковлев поморщился, на секунду ощутив себя европейцем или американцем, в общем — цивилизованным человеком: он не только столько не выпьет, как русские — он столько не съест!

Как он все-таки далек от полуголодной России, с такой жадностью пожирающей плоды земли… Философствуя, Яковлев задумчиво опрокинул стопку и обмакнул блин в икорницу.

— И помните: нельзя здесь! — Царьков вскочил с места и, обернувшись к Ярославу, потряс котлетой. — Он вас сожрет и высосет! Высосет и сожрет! Все вы пойдете на процедуры! — дружище Ник пошатнулся и осел, захрапев.

Пискнул мобильник — от босса пришло сообщение. Интересовался, как здоровье и процедуры. За столик напротив уселась Барбара. Где-то в зале ошивался нанятый ею детектив. За соседним столом ели блины.

— Ох, — сказал Ярослав и пьяно всхлипнул, — ну зачем меня понесло в вашу Филадельфию… зачем я продал Родину…

— Ты продал родину? — оживился журналист.

— Да я всю вашу поганую Америку фээсбэшникам продам, — хрюкнул Яр, поудобнее устраиваясь в миске с салатом. — А ты… вот ты бы… вот перед тобой положи сто тысяч баксов — разве не продал бы? — Не продал бы, — ответил Клайв. — Мне ЦРУ больше обещало.

Засыпая, Яковлев слышал, как Царьков вылез на сцену и горланил, хрипя и задыхаясь, «Катюшу». Пел он ее почему-то на китайском, но мелодия была узнаваема, и какой-то китайский бонза подпевал и пускал слезу…

… Он проснулся, когда перфоманс уже закончился. У шестов танцевали молоденькие негритянки. Улыбаясь, они обнажали клыки. Ярослав икнул. Волнами накатывало ощущение чего-то ирреального, иррационального и