воеводе и оружейнику Родиону Жидовинову, которого князь поставил старшим над заставой. Но повезло только Андрею Попову. Может, вспомнил воевода Родион его отца, сотника Семена, давнего своего знакомца, а может, сам Андрей ему понравился, кто знает? Однако сказал воевода:

— По весне со мной поедешь, Андрей. Готовься…

А чего Андрею готовиться? Вот он, весь тут! Конь здесь же, на княжеском дворе, меч у пояса, кольчуга на плечах, доспехи и мягкая рухлядь в дружинной избе, за углом. Богатства же Андрей пока что не нажил. Только и именья у него что молодость да сила. Да еще усердие, которое юноша успел показать на княжеской службе. Но молодых и старательных в дружине Дмитрия Ивановича Московского предостаточно, особенно гордиться этим не приходилось. Считай, что повезло Андрею, просто повезло!

Воевода Родион снаряжал заставу неторопливо, с великим старанием, воинов перебирал, как разборчивая невеста — женихов, чтоб по всем статьям подходили.

Себе в товарищи взял княжеского стремянного, крещеного татарина Федора Милюка, известного на Москве лошадника. Про Федора говорили, будто бы он узнавал конскую стать с закрытыми глазами, на слух да на ощупь. Ухо подставит, проведет ладонью по животу, по ляжкам и тут же скажет, добрый конь или нет. Правду говорили люди или нет, кто знает, но плохих коней даже не предлагали стремянному, это точно. А что росточком Милюк не вышел и косолапит малость, так то для воина не изъян. Рослых да статных в дружине сколько угодно, а вот такого конезнатца где еще найдешь?

И еще одно достоинство было у княжеского стремянного. Знал он и обычаи ордынские, и язык их нехристианский, не многим ведомый. Цены не было Милюку на польной службе. Потому только и отпустил Дмитрий Иванович своего любимца, не пожалел — в Диком Поле будет Милюк полезнее, чем на княжеском дворе.

Всего трое их оказалось на заставе, старших-то: сам воевода Родион, стремянный Федор Милюк и сын боярский Андрей Попов. А остальных сторожей (было их пять десятков) воевода набрал из самых что ни есть простых ратников. По отчеству никто из них не звался, но все как на подбор оказались ловкими, сильными, крепко сидели в седле, стрелы метали искусно. И еще смотрел воевода Родион, чтобы были его сторожа сметливыми. На заставе служить — это не в конном строю с копьем стоять, над сторожем десятника нет, самому соображать придется. А не сообразишь — сам без пользы пропадешь и товарищей погубишь. Ленивому разумом на заставе делать нечего…

Мая в пятый день, на самую Ирину-рассадницу, когда мужики на лугах прошлогоднюю худую траву выжигают, невеликая конная рать воеводы Родиона выехала из Москвы.

Впереди — сам воевода, в суконной шапке с меховой опушкой, в синем плаще, из-под которого торчали ножны длинного прямого меча. Других сторожей Родион вооружил легкими кривыми саблями, удобными в быстролетных сшибках со степняками, но для себя иного оружия, кроме дедовского меча, не признавал.

Чуть отставая от воеводы, скособочился в седле стремянный Федор Милюк. Под огромной меховой шапкой личико стремянного — с выпирающими скулами, с раскосыми глазками, голым подбородком — казалось совсем крошечным, будто ребячьим; только глубокие морщины да землисто-бурые щеки напоминали, что стремянный уже разменял пятый десяток лет. Федор Милюк кутался в стеганый халат, татарский лук колотился о сгорбленную спину. Невзрачен был Федор, больше похож на пленного ордынца, чем на княжеского стремянного, но на Москве его знали, народ на улицах приветствовал криками.

Андрей, ехавший впереди конной дружины, даже позавидовал. Разве не видят горожане, как гордо выступает его, Андрея, рослый вороной конь, как солнце перекатывается по кольцам начищенного москворецким песком доспеха, как развеваются над шлемом-шишаком разноцветные перья, а плащ из тонкого заморского сукна птицей-соколом вьется за плечами? Милюк же и лицом страховит, и одет бедно, а вот поди ж ты — на него москвичи смотрят, не на боярского сына Андрея Попова. Обидно…

Вздохнув, Андрей отвернулся.

Позади ровными рядами рысили всадники в легких кольчугах, с небольшими круглыми щитами, с тонкими копьями-сулицами в руках. Сабли и луки привязаны к седлам, кожаные колчаны скрипят, полные стрел. Славная, нарядная рать! Вот так бы и ехать до самого края Дикого Поля!

Но Андрей знал, что не пройдет и получаса, как в ближнем лесу ратники увяжут во вьюки нарядные доспехи, переоденутся в простые дорожные рубахи и войлочные колпаки. Знал — и все оглядывался, оглядывался, будто спешил наглядеться…

С пригородных полей тянуло дымом. Струйки пламени бежали по бороздам. Запах гари был тревожным и горьким. Будто сквозь пожарище ехали всадники.

Такой и запомнилась Москва — в дымном мареве.

Не с того ли майского дня началась гонцовская дорога Андрея?

Глава 2. ВОЖА-РЕКА

Путь заставе был назначен до реки Дона. Но многое ли из назначенного сбывается в жизни? Через раз, через два — и то бы неплохо! Так и на сей раз случилось.

Близко к половине пути, за речкой Проней, что течет по Рязанской земле, остановили заставу тревожные вести. Мурза Бегич, любимый воевода повелителя Орды темника Мамая,^[2] двинулся с большим войском на Русь.

Ордынцы поперли напролом, через Рязанскую землю. По одному этому можно было понять, что целят они прямо на Москву, отчину великого князя Дмитрия Ивановича.

Воевода Родион отрядил гонца в Москву, а остальных людей увел обратно за реку Проню — дожидаться Бегича. Застава растянулась вдоль пронского берега. Где десяток сторожей встал, где пяток, а где и по двое приказал Родион ездить конным у реки, если берега были там крутыми и лесистыми, от ордынцев безопасными.

Напутствуя сторожей, воевода говорил:

— Хоробрость свою не показывайте. Не хоробрость нужна — осторожность. Глядеть в оба глаза вы здесь поставлены — не сражаться. Сражаться войско будет, что наперехват татарам придет. Дело сторожей — вести посылать, чтоб господин наш Дмитрий Иванович каждый день и каждый час ведал, где остановился кош^[3] ордынский. Разъезды татарские пропускайте, по лесам и оврагам схоронившись, но за кошем, как волки за стадом, следуйте неотступно! И вести шлите, вести!

Родион еще раз окинул взглядом свое невеликое воинство.

Стремянный Федор Милюк успокаивающе кивал головой: мол, понятно все, не подведем, воевода!

За него воевода и не беспокоился. Вот если бы и остальные на заставе были такие многоопытные, жизнью умудренные. А то вишь Андрейка-то кречетом в седле нахохлился, руку на сабле держит. Не полянин будто, а поединщик перед сечей — весь вперед устремлен! А ведь ему с