кафе, за окном пространства Кутузовского проспекта… Темнота, восемь рядов машин… Как-то это все, - я замолчал, подыскивая нужное слово.
- Бесчеловечно? - спросила жена
- Ну, зачем ты так?! - сказал я. - Просто немного холодно. В прямом и переносном смысле. Такое ощущение, наверное, присутствует у любой большой автомагистрали, она же предназначена для машин, а не для людей… В Петербурге, например, в городе совершенно другой архитектурной атмосферы, у широченного Лиговского проспекта я тоже чувствую себя очень неуютно.
И мы поймали машину и поехали на Динамо, где живет моя мама. Некоторое время мы проехали молча.
- Но Москва - это наш родной город, и мы его должны любить!… - завершая разговор, сказал я.
Жена промолчала.
Шофер-кавказец посмотрел на меня в зеркало.
- А он вас любит? - вдруг спросил шофер.
Я сначала не понял:
- Кто?
- Ну, вы сказали, что вы должны любить Москву.
- Да, и что?
- А она вас любит?
Причем он подчеркнул это свое вас, добавив:
- Я не про себя говорю.
И засмеялся.
На Ленинградке мы проехали мимо маминого дома и остановились неподалеку, в очень симпатичном павильоне с большими окнами почти напротив Аэровокзала, - я давно его знаю и люблю туда изредка заходить, когда бываю в тех местах. Там недорого и какой-то на редкость приветливый персонал - милые девочки, наверное, студентки из соседнего автодорожного института, подрабатывают вечерами. Забавно, что это место поздним московским вечером было очень тихим - редкие парочки, одинокие дамы, праздношатающиеся мечтатели вроде меня.
Пришли, сели и - вот что значит редко выезжать за пределы привычного маршрута. Напротив кафе, метрах максимум в ста от его тихих окон, шла огромная стройка. Нет, ничего особенного, просто строительство многорядного туннеля под Ленинградским проспектом, теперь он уже построен и производит такое же сильное впечатление на старых москвичей, как упомянутые башни московского Сити, но тогда стройка еще велась, и этот огромный котлован, строительная техника, огни прожекторов, громкие лязгающие звуки…
Знаете, это сейчас очень смешно прозвучит, но они меня почти напугали. Опять. Мы с женой выпили пива, обсудили спектакль, пошутили по поводу невозможности или большой трудности найти в Москве тихое место, которое к тому же продержалось бы на уровне, да и элементарно экономически больше двух-трех лет; но параллельно я все время смотрел на этот огромный котлован, на строительство и думал о своих ощущениях в новой Москве.
Конечно, я вспоминал о людях из окрестных домов, которые слышат этот лязг строительства днем и ночью, но не это было главное - я подумал вдруг, что этот город, он уже не совсем мой, вот какая штука…
Причем я гнал эту мысль, смеялся над ней, но она опять приходила. Вы можете сейчас сказать, что эти чувства нормальны для человека среднего возраста, сформировавшегося в целом в прежнем, советском московском ландшафте и пейзаже, что город не может в ХХI веке оставаться таким же, как он был в 1970-х - 1990-х годах века прошлого, XX-го, что такие же грандиозные перестройки претерпели в свое время Париж и Мадрид (это-то, что я знаю, наверняка, где-то еще тоже, а про Америку и говорить нечего), но - это все рациональные доводы, а я говорю о своих ощущениях, своих, так сказать, impressions. (И где те новые Писсаро и Мане, что напишут и опоэтизируют новую Москву?) Впрочем, наверное, нынешнему городу более подходят экспрессионизм или соц-арт, в любом случае новые художники скоро появятся, наверное, они уже есть, и то, что я сейчас говорю, для двадцати-двадцатипятилетнего человека просто пустой звук, для него это строительство, эта перестройка, безвкусный и мощно-беспомощный азиатский мегаполис, контуры которого уже сейчас, в общем, просматриваются, это странное ощущение “котлована”, “духоты”, “стесненности”, при том, что все вроде бы тянется вверх и вширь, - это нормально, почему нет?
Они же не видели ничего другого.
Короче, в тот вечер я немного напился - как-то само собой, сначала пиво, потом еще пиво, потом взяли немного бренди, и готово, мама ругалась, когда мы заявились к ней в полвторого ночи, а еще я говорил жене и еще каким-то случившимся в том времени и месте милым одиноким девушкам, что шофер, который нас вез сюда, прав, что Москва - уже не моя, и нас больше не любит. Девушки немного испуганно смеялись (по-моему, они были не москвички), а мама сказала, что не надо пить во время рабочей недели, и пить надо вообще меньше, что Москва должна разгружаться от автотранспорта, - она смотрела телепередачу с мэром Лужковым, посвященную этому вопросу, и ничего страшного в строительстве новых автострад и тоннелей нет, - а вот появляться у старой мамы в полвторого ночи в пьяном виде - это невежливо даже для интересного молодого писателя.
И жена была с ней согласна и потихоньку пилила меня утром и еще вечером следующего дня, но я отмахивался от нее и только повторял свою мысль:
- Вы как хотите, а этот абрек-водитель - прав, Москва нас больше не любит.