другие понесли дорожные сумки внутрь дворца. Джелаль ад-Дин кивнул в сторону других крупных лошадей и мула.

 — Скажи мне, будь добр, кому они принадлежат? — спросил он Драгомира.

 Мажордом перевел свои бледные и скрытные глаза на столбы, потом назад на Джелаль ад-Дина.

 — Эти лошади, — обьяснил он, — принадлежат делегации священников, приехавшей от Папы Римского по просьбе моего хана, дабы изложить ему достоинства христианства. Они прибыли сегодня.

* * *

Поздним вечером этого же дня Дауд ударил кулаком по стене комнаты, отведенной четверым арабам.

 — Уж лучше пусть они останутся язычниками, чем станут христианами! — крикнул он.

 Дауд гневался не только на Телерига, который пригласил в Плиску также и христиан, как бы выставив свою землю на аукцион — кто больше заплатит. Ярость Дауда была вызвана еще и голодом. На вечернем пиру была подана свинина. (Телериг же подан не был — какой-то языческий болгарский закон предписывал хану всегда есть в одиночку.)

 — Это не так, — спокойно сказал Джелаль ад-Дин.

 — Почему же не так? — Дауд бросил взгляд на старшего собеседника.

 — Как христиане, они были бы дхимми, людьми Книги, и у них появилась бы надежда на рай. А если они не оставят свои языческие верования, то их души непременно попадут к шайтану до скончания века.

 — Пусть шайтан забирает себе их души, языческие или христианские, мне не жалко, — сказал Дауд. — Но христианская Болгария, союзная Риму, может даже союзная франкам, встанет на пути продвижения истинной веры на север и может стать острием для ответного удара по Константинополю.

 Джелаль ад-Дин вздохнул:

 — То, что ты говоришь — правда. Но и истинная вера — правда, а правда непременно возобладает над христианскими заблуждениями.

 — Да будет так, — угрюмо сказал Дауд. — Но разве эта земля не была когда-то христианской, еще до того, как болгары отобрали ее у Константинополя? Все земли, которые принадлежали грекам, следовали их обычаям. Держу пари, здесь до сих пор попадаются христиане, что может подтолкнуть Телерига к принятию их веры.

 Стук в дверь перебил спорщиков. Дауд открыл дверь одной рукой, не выпуская из другой кинжала. Но никаких врагов за дверью не было — только четверо девушек. У двух из них кожа была, как у Драгомира — с точки зрения Джелаль ад-Дина, светлой до экзотики. Двое других были темнокожими, темнее самих арабов — а у одной из них были узковатые глаза. Все четверо были красивы. Они улыбнулись и вошли в комнату.

 — Телериг уж точно не христианин, — сказал Джелаль ад-Дин, улыбаясь в ответ одной из светлокожих девушек. — Христианам не позволены наложницы.

— Ну и тем более глупцы, — сказал Дауд. — Задуть лампы, или пусть продолжают гореть?

— Пусть горят, — ответил Джелаль ад-Дин. — Хочу видеть, что я делаю…

* * *

Джелаль ад-Дин низко поклонился хану Телеригу. Дауд, находящийся в шаге сзади, сделал то же самое. Малик ибн Анас и Салман аль-Табари, стоящие еще на шаг сзади, стали на одно колено, как предписывало их более низкое положение.

 — Вставайте, все вы, — сказал Телериг на сносном арабском. Хану болгар было около пятидесяти. Он был смугл, широколиц, широконос, с тоненькой черной бородкой, переходящей из черной в седую. Его глаза были узки, суровы и пронзительны. Он выглядел именно так, как подобает человеку, способному управлять страной. Страной, чья сила состояла в свирепости ее солдат.

 — Великолепнейший хан, наш повелитель, халиф Абд ар-Рахман ибн Марван, приветствует тебя, молится о твоем здоровье и шлет тебе дары, дабы показать, как высоко он тебя ценит, — сказал Джелаль ад-Дин.

 Он поманил Салмана и Малика, которые принесли дары: серебряные блюда из Персии, дамасские сабли, изящная эмалевая посуда из Константинополя, халат из блестящего китайского шелка, и, наконец, Коран в обложке из кожи и золота, написанный почерком лучших каллиграфов Александрии.

 Телерига, впрочем, больше всего явно заинтересовал халат. Он встал со своего деревянного трона, развязал бронзовый пояс и стряхнул с плеч кафтан, доходивший ему до колен. Под кафтаном на нем была полотняная рубашка, полотняные же штаны и низкие сапоги. Драгомир подошел к нему и помог одеть халат. Хан довольно улыбнулся, проведя рукой по гладкой ткани.

 — Очень красиво, — промурлыкал он. У Джелаль ад-Дина появилась надежда на то, что хан настолько впечатлен дарами, что убедить его будет нетрудно. Однако Телериг, как арабам уже показалось, был не настолько прост. Он продолжил: — Халиф шлет богатые дары. С его богатством он может себе это позволить. А теперь я прошу вас занять свои места, пока будут представляться посланцы Папы Римского.

 Драгомир указал арабской делегации места справа от трона, рядом с боярами в тюрбанах, из которых состоял двор Телерига. Большинство из них были того же происхождения, что и их хан; остальные же были скорее похожи на Драгомира и светлокожую девушку, с которой Джелаль ад-Дин так славно поразвлекся прошлой ночью. Как от светлокожих, так и от темнокожих бояр отдавало заезженными лошадьми и прошлогодним потом.

 Как и при входе посольства халифа, Драгомир обьявил о прибытии папских легатов на гортанном болгарском языке. Их было трое, как Джелаль ад-Дин уже заметил на пиру. Двое из них выглядели весьма внушительно, одетые в халаты, напомнившие ему одеяния знатных константинопольцев, тщетно пытавшихся остановить арабские войска. Третий же был одет в простую одежду из коричневой шерсти. Среди потока непонятных ему болгарских слов Джелаль ад-Дин услышал три имени: Никита, Феодор и Павел.

 Христиане презрительно посмотрели на арабов, проходя мимо них по направлению к Телеригу. Они поклонились ему так же, как это уже сделал Джелаль ад-Дин.

— Встаньте, — сказал Телериг по-гречески.

Джелаль ад-Дин не был удивлен, что хан знал этот язык — болгары имели дело с Константинополем задолго до того, как его захватили арабы. Да и многие греки-беженцы нашли приют в Плиске. Другие бежали в Италию, что без сомнения объясняло, почему двое из папских легатов носили греческие имена.

— Высокочтимый хан, — сказал также по-гречески один из посланников (Феодор, как полагал Джелаль ад-Дин), — нас печалит, что ты приветствуешь нас облаченным в одеяние, подаренное тебе нашими врагами. Значит ли это, что ты нас не уважаешь, и что ты не намерен выслушать нас по справедливости? Уж наверное, мы не для того так долго ехали по твоему приглашению?

 Телериг моргнул и посмотрел на халат, который только что одел.

 — Нет, — сказал он. — Это всего лишь значит, что мне нравится этот подарок. А какие дары принесли мне