вместе со многими другими.
— Я-то при чем?
— Коли ты читать не желаешь… а я на тебя рассчитывал… "Три смерти" Майкова. Я буду Сенеку… А ты бы мог изобразить…
— Слуга покорный!
— Ну, черт с тобой! Но в распорядители по ревизии билетов ты у меня не отбояришься. Нет!
— Избавь! Не пойду!
— Но это, наконец, не по-товарищески, Заплатин, — это
Бог знает на что похоже!
— Пускай! Так и скажи всем, что у меня товарищеского чувства нет… Вот сейчас я бы тебя попросил полюбоваться, какие однокурсники водятся у нас теперь.
И он все еще вздрагивающим голосом рассказал Григорову, что вышло у него в аудитории.
— В семье не без урода.
— И если не закрывать глаз, так каждый день ты нарвешься на таких же милостивых государей.
— Мои не такие!.. Клянусь тебе… Разве бы я стал?..
— Довольно!
Заплатин отвел его руку, которою Григоров придерживал его за пуговицу пальто.
— Окончательный отказ, значит?
— Окончательный. И можешь разносить меня во всех кружках! На здоровье! Прощай!
— Стыдно, брат Заплатин, стыдно! — крикнул ему Григоров вдогонку.
Видно, так было ему на роду написано: кончать банкрутством и как возлюбленному, и как университетскому интеллигенту. С тех пор как он вернулся с вакаций, он ловит себя на малодушной тоске, оттого что Надя ни одним словом не дала о себе знать. И в его отсутствие не пришло от нее ни записки, ни депеши. Ничего! В дверь просунулась голова коридорной девушки. — Иван Прокофьич! — тихо окликнула она. — Что надо? — К вам… гость. Я думала, вы започивали. Можно впустить? Заплатин сейчас подумал: "Должно быть — педель?" — Он в форменной одежде? — Никак нет. В тулупчике. — Попросите. Ни о ком он не подумал из близких знакомых. Вошел Кантаков — действительно в тулупчике, крытом сукном, и в больших сапогах. Заплатин обрадовался ему. — Садитесь… хоть на кровать. — Нет. Я с морозу… А вы — слышу — третий день изволите валяться. И только что Кантаков опустился на стул, поодаль от него, как спросил: — Что за катавасия вышла у вас там, Заплатин? Вы, дружище, выказали себя превосходно. Я знаю все подробности. И вот вы сами убедились в том, какие теперь царят веяния и среди питомцев нашей alma mater. Но неужели вы явитесь козлом отпущения? — К тому идет. — Нельзя же так даваться живым в руки! Призывали вас? — Пока еще нет. Я все равно не пошел бы. — Это почему? — Все опостылело, Сергей Павлович, глаза бы мои не глядели. Волчьего паспорта я не боюсь. — Что вы, дружище! Кантаков быстро снялся с места и присел на край кровати. — Мы этого не допустим. Ежели на сходке побурлили и не хотели расходиться…
— Из-за меня. Факт налицо — это во-первых. А вовторых — я зачинщик. На кого я напал? На господчиков, которые держатся расовой вражды. — Это не резон. Антисемитами в Европе бывают и социалисты и анархисты. — То в Европе! — Только без нужды не брыкайтесь, Заплатин, даже и на случай разбирательства. Теперь вы нездоровы. Вон у вас какой жар. Никто вас силой не потащит. У меня будет теперь передышка… так, с недельку. Я буду вашим даровым юрисконсультом. — Спасибо! Только, Сергей Павлович, сказать вам начистоту?.. — Что такое? Вам вдвойне скверно? Глазами Кантаков дал понять, на что он намекает. — Одно к одному, — вымолвил Заплатин. — Да, я не скрою от вас… я потерял любимую девушку. — Разлюбила? — Я сам от нее отказался. Мне тяжело говорить. — И не надо. Значит, вы теперь в особом душевном состоянии… вроде аффекта. Вероятно, и в аудиториях и на сходке у вас нервы ходуном ходили. — Это мое дело. — Но зачем же портить себе то, что можно взять от самой этой… alma mater, которая нас с вами так огорчает? — Не стоит биться. — Из-за чего? — Из-за экзамена, прав, звания там, какого ни на есть. — Не согласен с вами! — В чинуши идти? — Зачем? Вот перед вами тоже питомец университета… Не чиновник, не делец. Вы думаете, я — когда стоял на распутье, как Иван Царевич, — тоже не был заедаем скептицизмом? Идти в помощники присяжного поверенного… в брехунцы, в аблакаты? Что может быть более опошленное и жизнью и прессой? Всем! И вот я нашел себе дело… по душе. — Удача! Кстати же талант! — Талант — вещь наживная, Заплатин. Поверьте мне. Пускай мои благоприятели прохаживаются насчет этой моей специальности… "Ловкач! Ищет популярности!
Выезжает на защите народных масс, чтобы потом начать забирать куши!.." Не знаю: может, и я, с годами, опошлею. Ручаться и за себя нельзя. Но пока я комедии не ломаю… вы мне поверите. Разумеется, надо пить-есть. На это всегда найдутся процессы с порядочной оплатой. — Вас увлекает успех, Сергей Павлович. — Положим! Но успеха можно добиться и защищая разное
XVI
Лампочка пахла керосином, уныло освещая номерок Заплатина. Он лежал на кровати, одетый в старую студенческую тужурку. Второй день у него жар и боль в затылке. К доктору он не обращался. Может, инфлуэнца; может, и другое что, на нервной почве. Все равно — выходить ему не надо. На лекции он не будет являться. Из-за него вышло целое «дело», и если начальство придерется к тому, что он из самых «злоумышленных», которых не следовало возвращать, то ему грозит, быть может, и настоящий волчий паспорт. Что ж! Не Бог знает какая напасть не получить вожделенного свидетельства "по первому разряду". Все ему глубоко опостылело. И чем скорее это будет, тем лучше. Если его будут вызывать — он не явится лично. Он нездоров — пускай пришлют освидетельствовать. Да и и здоровый, он вряд ли бы пошел оправдываться на суде начальства. Та сходка, где на него подана была жалоба от «однокурсников», от партии "националистов", — до сих пор гудит в его голове, как только он зажмурит глаза. Там он не оправдывался, а громил пошлость и нравственное вырождение в своих якобы товарищах. И его поддерживало меньшинство смело и сильно; но из этого вышла общая схватка, галденье, чуть не рукопашная. И зачинщик в глазах начальства — не кто иной, как он — Иван Заплатин. Даже и то, что его поддержало самое лучшее меньшинство, не утешает его, не может снять с души "оскомины", тошного и подавляющего чувства. Хочется очутиться за тысячи верст от всего этого. Если б не эта надвигающаяся болезнь, он собрал бы свои пожитки и поехал искать Шибаева туда, в Гуслицы. Хорошенько он не знал, одно ли это селение или целая местность. В сто раз лучше быть простым нарядчиком. Но в нарядчики тебя сразу не возьмут. Твое римское право и все другие премудрости там не нужны!Видно, так было ему на роду написано: кончать банкрутством и как возлюбленному, и как университетскому интеллигенту. С тех пор как он вернулся с вакаций, он ловит себя на малодушной тоске, оттого что Надя ни одним словом не дала о себе знать. И в его отсутствие не пришло от нее ни записки, ни депеши. Ничего! В дверь просунулась голова коридорной девушки. — Иван Прокофьич! — тихо окликнула она. — Что надо? — К вам… гость. Я думала, вы започивали. Можно впустить? Заплатин сейчас подумал: "Должно быть — педель?" — Он в форменной одежде? — Никак нет. В тулупчике. — Попросите. Ни о ком он не подумал из близких знакомых. Вошел Кантаков — действительно в тулупчике, крытом сукном, и в больших сапогах. Заплатин обрадовался ему. — Садитесь… хоть на кровать. — Нет. Я с морозу… А вы — слышу — третий день изволите валяться. И только что Кантаков опустился на стул, поодаль от него, как спросил: — Что за катавасия вышла у вас там, Заплатин? Вы, дружище, выказали себя превосходно. Я знаю все подробности. И вот вы сами убедились в том, какие теперь царят веяния и среди питомцев нашей alma mater. Но неужели вы явитесь козлом отпущения? — К тому идет. — Нельзя же так даваться живым в руки! Призывали вас? — Пока еще нет. Я все равно не пошел бы. — Это почему? — Все опостылело, Сергей Павлович, глаза бы мои не глядели. Волчьего паспорта я не боюсь. — Что вы, дружище! Кантаков быстро снялся с места и присел на край кровати. — Мы этого не допустим. Ежели на сходке побурлили и не хотели расходиться…
— Из-за меня. Факт налицо — это во-первых. А вовторых — я зачинщик. На кого я напал? На господчиков, которые держатся расовой вражды. — Это не резон. Антисемитами в Европе бывают и социалисты и анархисты. — То в Европе! — Только без нужды не брыкайтесь, Заплатин, даже и на случай разбирательства. Теперь вы нездоровы. Вон у вас какой жар. Никто вас силой не потащит. У меня будет теперь передышка… так, с недельку. Я буду вашим даровым юрисконсультом. — Спасибо! Только, Сергей Павлович, сказать вам начистоту?.. — Что такое? Вам вдвойне скверно? Глазами Кантаков дал понять, на что он намекает. — Одно к одному, — вымолвил Заплатин. — Да, я не скрою от вас… я потерял любимую девушку. — Разлюбила? — Я сам от нее отказался. Мне тяжело говорить. — И не надо. Значит, вы теперь в особом душевном состоянии… вроде аффекта. Вероятно, и в аудиториях и на сходке у вас нервы ходуном ходили. — Это мое дело. — Но зачем же портить себе то, что можно взять от самой этой… alma mater, которая нас с вами так огорчает? — Не стоит биться. — Из-за чего? — Из-за экзамена, прав, звания там, какого ни на есть. — Не согласен с вами! — В чинуши идти? — Зачем? Вот перед вами тоже питомец университета… Не чиновник, не делец. Вы думаете, я — когда стоял на распутье, как Иван Царевич, — тоже не был заедаем скептицизмом? Идти в помощники присяжного поверенного… в брехунцы, в аблакаты? Что может быть более опошленное и жизнью и прессой? Всем! И вот я нашел себе дело… по душе. — Удача! Кстати же талант! — Талант — вещь наживная, Заплатин. Поверьте мне. Пускай мои благоприятели прохаживаются насчет этой моей специальности… "Ловкач! Ищет популярности!
Выезжает на защите народных масс, чтобы потом начать забирать куши!.." Не знаю: может, и я, с годами, опошлею. Ручаться и за себя нельзя. Но пока я комедии не ломаю… вы мне поверите. Разумеется, надо пить-есть. На это всегда найдутся процессы с порядочной оплатой. — Вас увлекает успех, Сергей Павлович. — Положим! Но успеха можно добиться и защищая разное