- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (96) »
позавтракать с ним в столовой, где неистребимый запах с трудом поддающейся определению еды пробудил во мне одно смутное, мрачное воспоминание. Марри на Холме недавно. Это сутулый парень в маленьких круглых очках и с бородкой сектанта-меннонита. Он приглашен читать лекции о современных идолах; то, что ему пока удалось узнать у своих коллег по преподаванию популярной культуры, похоже, приводит его в замешательство.
– Я разбираюсь в музыке, разбираюсь в кино, даже умею извлекать важные сведения из комиксов. Но в этом заведении есть штатные профессора, которые не читают ничего, кроме надписей на коробках сухой овсянки.
– Другого авангарда у нас нет.
– Нет, я не жалуюсь. Мне здесь нравится. Я просто влюбился в этот городок. В его провинциальную атмосферу. Мне надоели большие города и запутанные сексуальные связи. Жара. Вот что такое для меня большие города. Приезжаешь на поезде, выходишь из здания вокзала, и тебя обдает сильнейшим жаром. Жаром воздуха, транспорта и людей. Жаром еды и секса. Жаром высоких зданий. Жаром, которым тянет из метро и тоннелей. В больших городах всегда на пятнадцать градусов жарче. Жар поднимается с тротуаров и опускается с отравленного неба. От автобусов пышет жаром. Жар испускают толпы покупателей и служащих. Всю инфраструктуру основали на жаркой погоде, и она безрассудно поглощает жару и вновь ее порождает. Возможная тепловая смерть вселенной, о которой любят разглагольствовать ученые, уже почти наступила, и в любом большом или среднем городе это чувствуется повсюду. Жара и влажность.
– Где вы живете, Марри?
– В пансионе. Я совершенно очарован и заинтригован. Это превосходное ветхое здание рядом с психиатрической больницей. Семь или восемь квартирантов, более или менее постоянных – за исключением меня. Женщина, которая хранит некую страшную тайну. Мужчина со взглядом затравленного зверя. Мужчина, который никогда не выходит из своей комнаты. Женщина, которая целыми часами стоит у почтового ящика и ждет того, что, похоже, не принесут никогда. Мужчина без прошлого. Женщина с прошлым. В доме пахнет киношной несчастливой жизнью, а я этот запах всегда чую.
– А у вас что за роль? – спросил я.
– Я играю еврея. Кого же еще?
Было нечто трогательное в том, что Марри ходил в одежде почти сплошь из вельвета. У меня возникло такое чувство, будто лет с одиннадцати – с тех пор, когда он еще обитал на своем тесном бетонном пятачке, – эта прочная материя ассоциируется у него с высшим образованием под сенью дерев, в каком-нибудь невероятно далеком месте.
– В городке под названием Блэксмит я просто не могу не быть счастлив, – сказал он. – Я приехал сюда, чтобы избежать историй. В больших городах того и гляди влипнешь в историю, там полно людей, в сексуальном смысле коварных. Я больше не позволяю женщинам свободно манипулировать некоторыми частями моего тела. В Детройте я влип в историю с одной женщиной. Ей понадобилась моя сперма в бракоразводном процессе. По иронии судьбы, я люблю женщин. Я с ума схожу при виде женщины с длинными ногами, бодро шагающей в бликах утреннего солнца, в будний день, когда с реки дует легкий ветерок. Ирония также и в том, что в конечном счете меня влечет не к телу женщины, а к ее уму, к женскому интеллекту. К этому мощному однонаправленному потоку, заключенному в специальную камеру, как во время физического опыта. Разговаривать с умной женщиной в чулках, когда она забрасывает ногу на ногу, – огромное удовольствие. Это негромкое шуршание, подобное помехам в эфире, способно опьянять меня на разных уровнях. И вновь ирония судьбы, причем связанная со сказанным выше: меня неизменно тянет к самым капризным и упрямым неврастеничкам. Мне нравятся простодушные мужчины и загадочные женщины.
У Марри непокорные, вроде бы густые волосы и пушистые брови. Шею по бокам покрывают редкие кудряшки. Короткая жесткая бородка, отсутствующая на щеках и не дополненная усами, производит впечатление необязательной детали, которую можно наклеивать и отклеивать в зависимости от обстоятельств.
– Какого рода лекции вы намереваетесь читать?
– Именно об этом я и хочу с вами поговорить, – сказал он. – Вы сделали с Гитлером чудную вещь. Создали кафедру, взлелеяли, как дитя, превратили в свою вотчину. Ни один из преподавателей любого колледжа или университета этой части страны не может даже произнести слово «Гитлер», не кивнув в вашу сторону – либо в буквальном смысле, либо в метафорическом. Здесь находится центр, самый достоверный источник. Теперь Гитлер принадлежит вам, он стал Гитлером Глэдни. Вероятно, это приносит вам глубокое удовлетворение. Благодаря монографиям о Гитлере колледж пользуется мировой известностью. В нем есть самобытность, он пропитан духом успеха. Вы создали целое учение вокруг этой личности, структуру с бесчисленными субструктурами и взаимосвязанными областями знания, историю в рамках исторической науки. Я восхищаюсь достигнутыми результатами. Это сногсшибательный упреждающий удар, нанесенный мастерски и расчетливо. Именно это я и хочу сделать с Элвисом.
Несколько дней спустя Марри захотелось взглянуть на местную достопримечательность, известную как наиболее часто фотографируемый амбар в Америке. Мы проехали двадцать две мили и оказались в сельской местности под Фармингтоном, среди лугов и яблоневых садов. Через холмистые поля тянулись белые ограды. Вскоре стали появляться указатели: НАИБОЛЕЕ ЧАСТО ФОТОГРАФИРУЕМЫЙ АМБАР В АМЕРИКЕ. По дороге мы насчитали пять указателей. На временной стоянке было сорок машин и туристский автобус. По коровьей тропе мы поднялись на небольшой пригорок, откуда было удобно смотреть и фотографировать. У всех были фотоаппараты, у некоторых – треноги, телеобъективы, комплекты светофильтров. В киоске продавались открытки и слайды – снимки амбара, сделанные с пригорка. Мы встали на опушке рощи и принялись наблюдать за фотографами. Марри долго хранил молчание, время от времени что-то поспешно записывая в маленькую книжечку. – Амбара никто не видит, – сказал он наконец. Последовало продолжительное молчание. – Стоит увидеть указатели, как сам амбар становится невидимым. Он снова умолк. Люди с фотоаппаратами покинули пригорок, и на их месте тут же появились другие. – Мы здесь не для того, чтобы запечатлеть некий образ, а для того, чтобы его сохранить. Каждая фотография усиливает ауру. Вы чувствуете ее, Джек? Чувствуете, как аккумулируется неведомая энергия? Наступило длительное молчание. Человек в киоске продавал открытки и слайды. – Приезд сюда – своего рода духовная капитуляция. Мы видим лишь то, что видят все остальные. Тысячи людей, которые были
Несколько дней спустя Марри захотелось взглянуть на местную достопримечательность, известную как наиболее часто фотографируемый амбар в Америке. Мы проехали двадцать две мили и оказались в сельской местности под Фармингтоном, среди лугов и яблоневых садов. Через холмистые поля тянулись белые ограды. Вскоре стали появляться указатели: НАИБОЛЕЕ ЧАСТО ФОТОГРАФИРУЕМЫЙ АМБАР В АМЕРИКЕ. По дороге мы насчитали пять указателей. На временной стоянке было сорок машин и туристский автобус. По коровьей тропе мы поднялись на небольшой пригорок, откуда было удобно смотреть и фотографировать. У всех были фотоаппараты, у некоторых – треноги, телеобъективы, комплекты светофильтров. В киоске продавались открытки и слайды – снимки амбара, сделанные с пригорка. Мы встали на опушке рощи и принялись наблюдать за фотографами. Марри долго хранил молчание, время от времени что-то поспешно записывая в маленькую книжечку. – Амбара никто не видит, – сказал он наконец. Последовало продолжительное молчание. – Стоит увидеть указатели, как сам амбар становится невидимым. Он снова умолк. Люди с фотоаппаратами покинули пригорок, и на их месте тут же появились другие. – Мы здесь не для того, чтобы запечатлеть некий образ, а для того, чтобы его сохранить. Каждая фотография усиливает ауру. Вы чувствуете ее, Джек? Чувствуете, как аккумулируется неведомая энергия? Наступило длительное молчание. Человек в киоске продавал открытки и слайды. – Приезд сюда – своего рода духовная капитуляция. Мы видим лишь то, что видят все остальные. Тысячи людей, которые были
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (96) »