пила кофе и, прикрываясь кружкой, осторожно рассматривала нищенски скудное убранство приюта. Ей так хотелось отыскать здесь хоть что-нибудь красивое. Но ничего красивого здесь не было, совсем ничего.

А потом она отправилась с Помпадуллой просить милостыню. Они ходили по всему приходу, стучались во все дома и просили хлеба. Помпадулла нарадоваться не могла на свою маленькую служанку, она совала ей лучшие кусочки, какие только им удавалось выпросить, а вечером хвалилась своей Малин перед остальными приютскими нищими, у которых маленькой служанки не было.

Но у Малин оказалось доброе сердце, и она старалась услужить всем приютским беднякам. Когда Старая Клуша Хильма не могла зашнуровать ботинки своими больными скрюченными пальцами, Малин сама их ей зашнуровывала. Когда Божемой роняла на пол клубки, Малин их поднимала. Когда Юкки Ни Бум-Бум пугался странных голосов, которые, как ему чудилось, звучали прямо у него в голове, Малин успокаивала и утешала его. Но сама она была безутешна, ведь тому, кто не может жить без красоты, в нуркском приюте для бедных нельзя обрести утешение.

Во время своих странствий с Помпадуллой Малин забрела однажды в усадьбу священника. Жена его дала им с собой хлеба и угостила их в кухне лапшой. Но Малин в тот день получила гораздо больше, чем хлеб и лапшу. Именно тогда, именно там, в доме священника, в кухне, случилось удивительное: Малин получила себе в утешение что-то очень красивое. Когда Малин сидела за столом и ела лапшу, ни о чём не ведая, из соседней комнаты через полуоткрытую дверь до нее донеслись слова, слова настолько прекрасные, что она даже задрожала, услышав их. В той комнате кто-то из взрослых читал маленьким детям священника сказку, и её сладостные слова текли через приоткрытую дверь прямо к Малин. Она и не знала прежде, что слова могут быть так прекрасны, она только теперь узнала это. Слова сказки западали ей в душу так же, как капли утренней росы выпадают на летний луг. Ах, как бы ей хотелось сохранить их в сердце до конца своих дней! Но когда Малин с Помпадуллой вернулись к себе в приют, оказалось, что большая часть слов исчезла из памяти. Из всей этой красоты осталась лишь пара строк, их-то она и повторяла потихоньку, снова и снова.

вот каковы были те слова, которые читала наизусть Малин, и в их сиянии растворилось всё убожество, вся нищета церковноприходского приюта для бедных. Малин не знала, почему так случилось, но раз уж случилось, значит слова эти были благословенными.

А жизнь шла своим чередом. И конца-краю не предвиделось жалобам и вздохам приютских бедняков, их голоду и нужде, их горькому ожиданию лучшей доли. Но Малин знала теперь слова сердечного утешения, они помогали ей выстоять. Ведь на многое в приюте невозможно было смотреть без душевной боли, многое невыносимо было слушать. Вот сидит старая Божемой, целые дни напролёт безостановочно и бессмысленно перематывает пряжу с одного клубка на другой и плачет, вспоминая всю ту шерсть, какую перематывала и из какой вязала в детстве. Малин смотрит на это и… звучит ли моя липа, поёт ли соловей? — надеждой и утешением наполняют её сердце прекрасные слова. А вот Юкки Ни Бум-Бум снова пугается, услыхав странные голоса. Ему кажется, что они раздаются прямо в его воспалённом мозгу. Он начинает биться головой о стену и умоляет остальных нищих дать ему другую голову. Все смеются, а Малин… звучит ли моя липа, поёт ли соловей? — борется со своими слезами. А когда в приют для бедных приходит вечер, и нельзя зажечь свет — свечи все вышли, — то нищие бедолаги рассаживаются по кроватям и, глядя в темноту, вспоминают свою жизнь, что- то бормочут, о чём-то вздыхают и жалобно стонут. Малин слушает их и… звучит ли моя липа, поёт ли соловей? — пред сиянием этих слов отступают тьма, тоска и сердечная боль.

А время всё шло и шло, и Малин вдруг стало мало одних только слов. Слова зародили в ней безумное желание, преследовавшее её день и ночь. Наконец она поняла, чего хочет. Ей хотелось, чтобы у неё в самом деле была звучащая липа и поющий соловей, совсем как у той королевы из сказки, которую Малин слышала в доме священника. Это желание не давало девочке покоя, и ей пришло в голову посадить на картофельном поле семечко липы и посмотреть, не вырастет ли из него целое дерево.

«Будь у меня семечко, — думала она, — у меня появилась бы и липа, а будь у меня липа, на ней появился бы соловей, а будь у меня соловей, в нашем приюте сразу стало бы красиво и весело».

Однажды, проходя по пастбищу, Малин спросила Помпадуллу:

— А где можно найти семена липы?

— На липе, осенью, — ответила Помпадулла.

Но Малин не могла ждать до осени. Ведь соловьи поют и липы звучат только весной, а весенние дни пробегают так быстро, как горные ручьи, и если она не посадит семечко сейчас, потом уже будет поздно.

И вот как-то раз она проснулась спозаранку, когда все в приюте ещё спали. Клопы разбудили её или солнце, заглянувшее в окно, — неизвестно. Но когда она лежала, почёсывая искусанное насекомыми, зудящее тельце, и смотрела, как скользит по полу солнечный луч, она заметила в его свете под кроватью Летнего Ниссе что-то маленькое, жёлтенькое и круглое. Это была всего лишь горошина, выкатившаяся из его мешка, но Малин тут же решила посадить её на картофельном поле вместо семечка липы. Кто знает, может, Бог по своей доброте один-единственный раз на свете сделает так, чтобы из горошины выросла настоящая липа.

«Желанием и Верой всё осилишь», — подумала Малин и отправилась на картофельное поле. Она голыми руками вырыла в земле ямку и опустила в неё горошину, из которой должна была вырасти липа.

С этого дня Малин с Желанием и Верой стала ждать звучащую липу и поющего соловья. Она так отчаянно, всем сердцем ждала их появления, так безгранично верила в них, что каждое утро, просыпаясь, усаживалась в постели и, трепеща, прислушивалась, не звучит ли на картофельном поле чудесная липа, не поёт ли там соловей. Но до неё доносился лишь храп приютской бедноты да чириканье воробьёв за окном.

«Чтобы вырастить липу, нужно время, — думала Малин, — но Желанием и Верой всё осилишь».

Она заранее радовалась тому, как красиво и весело станет у них в приюте. Когда однажды Юкки Ни Бум-Бум снова заплакал, услышав голоса, и стал биться головой о стену,