проживания. Пологая лестница с широкими ступенями и крепкими поручнями была для него вполне удобной.

Прежде чем увидеть их нового квартиранта, Матвей его услышал. Стук костылей, когда тот поднимался по деревянной лестнице или ходил у себя на чердаке, тревожил и бабушку, и маму, они замирали и смотрели на потолок с состраданием и опаской. Но больше всего этого стука боялся Матвей. Когда же он увидел, кто поселился у них на чердаке, его пробила дрожь. Мальчику показалось, что у них поселился злодей из сказок. Высокий и сутулый квартирант походил на кривое дерево с подпорками, а перекошенное, морщинистое лицо с маленькими тусклыми глазками казалось Матвею таинственным и зловещим. По утрам, громко стуча костылями, одноногий художник уходил на заработки, а вечером, чудом удерживая себя в вертикальном положении, возвращался пьяным и еще более угрюмым. Потом всю ночь сверху доносилось его жуткое бормотание, вскрики, ругань и наконец невыносимый храп. Мама ежедневно укоряла бабушку, что та пустила этакое чудовище в дом. Та оправдывалась, приговаривала, что, мол, ничего, потерпим до осени, а там и расстанемся.

Квартиранта звали Антонычем. По утрам, спустившись с чердака, он закидывал за спину плоский деревянный чемоданчик на широком ремне и, подпрыгивая, гулко стуча костылями, удалялся на промысел. Вот этот-то чемоданчик и волновал Матвея. Мальчик догадывался, что в нем краски и кисти, но как они выглядят, какого цвета, как их замешивать, красить?! Он любил рисовать, когда была бумага, а не было — рисовал на песке на берегу речки, углем на плоских камнях или заборах, но вот чтобы красками — не доводилось. Не доводилось и видеть, как это получается.

Страх к квартиранту сменился у маленького Матвея интересом. А через неделю-другую Антоныч сам предложил внуку хозяйки отправиться с ним на работу. Матвей долго сомневался, но интерес переборол, да и работа оказалась рядом с их домом, художник расписывал печь в избе его приятеля Вовки Митина. Антоныч даже доверил нести Матвею заветный чемоданчик, который оказался не таким уж и легким. В нем что-то побрякивало, переворачивалось и булькало.

Матвею хорошо запомнился их первый рабочий день. Тогда, зайдя в избу, Антоныч значительно нахмурился и молча стал гладить ладонями бока огромной печи. Затем смочил ее какой-то тягучей жидкостью, после чего огрызком карандаша нанес пометки и склонился к чемоданчику. Все, кто был в доме, расселись вокруг и не дыша наблюдали за каждым его движением. В чемоданчике оказалось множество мятых грязноватых цилиндриков, сплющенных с одного конца и с крышечкой на другом. Однако когда Антоныч начал выдавливать их содержимое на палитру, промасленная фанерка словно вспыхнула от ярких цветных червячков, которые лениво выползали из этих грязных цилиндриков. Разноцветные червячки важно укладывались отдельно друг от дружки и замирали в причудливых позах. Матвею никогда не доводилось видеть ничего подобного. Не успел Матвей налюбоваться сочностью и чистотой цвета, как на червячков грубо набросилась кисть и начала их давить, перемешивать, размазывать по палитре, смоченной пахучей жидкостью.

Антоныч работал быстро. Вскоре из разрозненных мазков на боковине печи появились зеленые деревья странного вида, над ними голубое в ватных клочках небо, а в самом углу около печной трубы желтое солнце с длинными, слегка ломанными лучами. Матвей был поражен. Он не сводил восторженных глаз с кисти, которая то и дело накладывала на печь все новые и новые краски. Мальчик проникался цветом и готов был многое отдать, чтобы самому хоть раз попробовать что-нибудь раскрасить. Он уже по-другому смотрел на невзрачные, мятые цилиндрики, которые выдавали из себя волшебные цвета.

С того дня так и пошло. Утром, едва раздавался перестук костылей на чердаке, Матвей уже был на ногах. Наспех перекусив, он поднимался наверх к Антонычу, взваливал на себя чемодан, и они отправлялись на работу. Ни мать, ни бабушка, зная увлечение мальчика рисованием, не возражали. Постепенно, внимательно наблюдая, как Антоныч размечает свое будущее “произведение”, как подбирает цвета, как накладывает мазки, Матвей стал замечать, что ему хочется поправить рисунок Антоныча, изменить цвет, картину сделать более нарядной, забавной, интересной, но он боялся сказать даже слово.

Однажды, расписав до половины большую клеенку одной из заказчиц, Антоныч перебрал за обедом молодой браги и неожиданно уснул. Он завалился прямо под стол и, вытянув единственную ногу, засопел.

Просидев несколько минут подле неподвижного Антоныча, Матвей жадно схватил кисть и палитру, и рисунок на клеенке стал меняться. Мальчик так и не понял, как все произошло, время будто остановилось. Опомнился, когда картина была завершена. Вместо овального прудика появилась река со скалистыми берегами, как у них в Сысерти, пышные березки стали прозрачнее, сквозь листву виднелось небо, домик подрос и стал двухэтажным, как у Черепановых, их соседей. Появился резной забор, но самыми нарядными и красивыми стали цветы, которые выглядывали из-за забора. Цветы были и по углам картины вместо жирных, круглых голубей.

Спросонок Антоныч долго смотрел очумелыми глазами на празднично раскрашенный пейзаж, пока наконец не понял, что перед ним совсем не его работа. Тяжело дыша густым перегаром, он подтянул к себе испуганного Матвея, глянул на его перепачканные красками ладони и тут же без замаха ударил по лицу. Опрокидывая ведра, тазы и стулья, мальчик отлетел в дальний конец избы и замер.

Боли он не чувствовал, а чувствовал, как ни странно, другое, что-то трепетное, радостное, зародившееся в этот момент внутри, что-то светлое и легкое. Это потом, когда пройдут годы, Матвей поймет, что именно тогда он впервые почувствовал себя начинающим волшебником. Когда, смешав несколько красок, можно сделать праздник на обыкновенной клеенке, нарисовать простую ромашку, оживить и сделать ее сказочно красивой. Когда в темной убогой избе по твоему желанию вдруг вспыхивает радуга, а над ней огромные, невиданной красоты бабочки. Или когда уставшие от горя и нужды глаза людей становятся по-детски теплыми и доверчивыми. Все это будет потом.

Несколько дней после случившегося Антоныч не брал с собой Матвея. Ходил один, гулко постукивая костылями и погрохатывая чемоданчиком с красками. Стал чаще и сильнее напиваться, драться с собутыльниками, увеча всех, кто подворачивался под руку, ломая об их головы свои костыли, разбивался в кровь сам. С наступлением осени сильно простыл, слег и уже больше не поднимался. Схоронили бедолагу, так и не узнав ни его фамилии, ни откуда родом. Остался лишь чемоданчик с