ему удалось бежать. Потом они наткнулись на партизан. Папе залечили раны. У партизан он и остался.
Папа писал, как они взрывали железные дороги, пускали под откос фашистские эшелоны, забрасывали гранатами автоколонны. Совсем недавно папу на самолёте переправили на Большую землю — на нашу сторону. Скоро он снова будет бить фашистов.
— Ну-ка, мам, — потянулся я к письму.
Мама подала мне его:
— Смотри, Мишенька!
В конце письма я увидел крупные слова: ТВОЙ ПАВЕЛ И ТВОЙ ПАПА. Я говорил, что папа жив! Я говорил, что он воюет! Я верил! Может, он и жив потому, что я очень верил?! Слепой дождь кончился так же быстро, как и нагрянул. Солнце опускалось в облако, которое, казалось, нарочно прилетело на горизонт, чтобы смягчить ему посадку. Солнце горело, как яйцо жар-птицы в гнезде. Мама сидела на берёзовых поленьях, сложенных у дверей, и глядела куда-то мимо домов, вдаль. Слёзы на щеках её высохли, но глаза и ресницы ещё блестели. — Саньк, мы после к вам сбегаем — может, и от дяди Филиппа пришло письмо. На следующий день, когда мы в Клубничном березняке играли в войну-прятки, поочерёдно дежуря с ружьём возле овец, с неожиданным шумом опрокинулись кусты и, подминая их, показалась лошадёнка Грёза. Тётка Дарья правила стоя. Папоротник подходил лошади под брюхо, а телеги не было видно. Казалось, тётка Дарья, как волшебница, скользит по верхушкам трав. — Тпру-у!.. Эк, вы куда забрались! — Она спрыгнула в папоротник. — О, сколько вас! Недаром дед Митрофан говорит — гвардия! — Это ещё не все, — сказал Колька. — Ещё придёт Толик с иропланом! — С каким это иропланом! — С резиновым. Мы рассмеялись. — А как трава, Шура? Не очень сыро тут? Овцам-то нельзя по сырости. — Ничего, — ответил Шурка. — С утра роса, но быстро высыхает. — Ну, и ладно, мужички! А я, Петро, за тобой! — вдруг сказала тётка Дарья. — Садись, поедешь со мной в поле, на комбайн. Будешь задвижкой бункера управлять. Мы насторожились. — Никуда я не поеду! — угрюмо сказал Петька. — Поедешь! Раз надо для пользы — значит, поедешь! — заверила тётка Дарья. — Не навечно. Из-за кустов появился Толик с моделью в руке. — Здравствуйте! — Здравствуй, Толя, — ответила тётка Дарья. — Это и есть твой ироплан? — Да, это самолёт. Хотите посмотреть, как он полетит? — Ну-ну! Толик пальцем принялся вертеть винт. Резинка, сплетённая из многих тонких длинных резинок, сначала свободно провисала, потом стала напрягаться. — Вот и всё… Надо его вдоль склона пустить, он может далеко улететь. Пойдёмте вон туда. Мы готовы были идти на край света. — Только заметьте, где он приземлится, а то не найдём. — Найдём! — сказал Лейтенант. Придерживая пропеллер одной рукой, Толик другой поднял модель над головой и с толчком пустил. Сперва она пошла было вниз, затем вдруг выровнялась и стала набирать высоту. Вот она развернулась и полетела к болоту. Колька опасливо выкрикнул: — Куда её несёт! Но порыв ветра заставил самолёт сделать новый вираж, и он стал подниматься выше. Белый, он исчезал на фоне облаков, потом вдруг вырывался на голубой простор, чёткий и стремительный. Я забыл, что у самолёта резиновый мотор — резиновое сердце. Казалось, он никогда не приземлится, а будет вот так летать и летать… Мне почудилось, что я тоже лечу следом за ним и всё набираю, набираю высоту. Руки мои сами разошлись в стороны, я сделал шаг вниз по склону, потом пошёл быстрее, потом побежал, точно разгоняясь перед взлётом. Я даже как-то ощутил близость прохладного неба. Рядом бежали ребята, подхваченные тем же порывом. А Толькин самолёт всё летел и летел, увлекая нас за собой… …И наше детство — оно тоже летело, летело и быстро и медленно, только не следили мы за его полётом… Декабрь 1955 г. — ноябрь 1958 г. Новосибирск
В конце письма я увидел крупные слова: ТВОЙ ПАВЕЛ И ТВОЙ ПАПА. Я говорил, что папа жив! Я говорил, что он воюет! Я верил! Может, он и жив потому, что я очень верил?! Слепой дождь кончился так же быстро, как и нагрянул. Солнце опускалось в облако, которое, казалось, нарочно прилетело на горизонт, чтобы смягчить ему посадку. Солнце горело, как яйцо жар-птицы в гнезде. Мама сидела на берёзовых поленьях, сложенных у дверей, и глядела куда-то мимо домов, вдаль. Слёзы на щеках её высохли, но глаза и ресницы ещё блестели. — Саньк, мы после к вам сбегаем — может, и от дяди Филиппа пришло письмо. На следующий день, когда мы в Клубничном березняке играли в войну-прятки, поочерёдно дежуря с ружьём возле овец, с неожиданным шумом опрокинулись кусты и, подминая их, показалась лошадёнка Грёза. Тётка Дарья правила стоя. Папоротник подходил лошади под брюхо, а телеги не было видно. Казалось, тётка Дарья, как волшебница, скользит по верхушкам трав. — Тпру-у!.. Эк, вы куда забрались! — Она спрыгнула в папоротник. — О, сколько вас! Недаром дед Митрофан говорит — гвардия! — Это ещё не все, — сказал Колька. — Ещё придёт Толик с иропланом! — С каким это иропланом! — С резиновым. Мы рассмеялись. — А как трава, Шура? Не очень сыро тут? Овцам-то нельзя по сырости. — Ничего, — ответил Шурка. — С утра роса, но быстро высыхает. — Ну, и ладно, мужички! А я, Петро, за тобой! — вдруг сказала тётка Дарья. — Садись, поедешь со мной в поле, на комбайн. Будешь задвижкой бункера управлять. Мы насторожились. — Никуда я не поеду! — угрюмо сказал Петька. — Поедешь! Раз надо для пользы — значит, поедешь! — заверила тётка Дарья. — Не навечно. Из-за кустов появился Толик с моделью в руке. — Здравствуйте! — Здравствуй, Толя, — ответила тётка Дарья. — Это и есть твой ироплан? — Да, это самолёт. Хотите посмотреть, как он полетит? — Ну-ну! Толик пальцем принялся вертеть винт. Резинка, сплетённая из многих тонких длинных резинок, сначала свободно провисала, потом стала напрягаться. — Вот и всё… Надо его вдоль склона пустить, он может далеко улететь. Пойдёмте вон туда. Мы готовы были идти на край света. — Только заметьте, где он приземлится, а то не найдём. — Найдём! — сказал Лейтенант. Придерживая пропеллер одной рукой, Толик другой поднял модель над головой и с толчком пустил. Сперва она пошла было вниз, затем вдруг выровнялась и стала набирать высоту. Вот она развернулась и полетела к болоту. Колька опасливо выкрикнул: — Куда её несёт! Но порыв ветра заставил самолёт сделать новый вираж, и он стал подниматься выше. Белый, он исчезал на фоне облаков, потом вдруг вырывался на голубой простор, чёткий и стремительный. Я забыл, что у самолёта резиновый мотор — резиновое сердце. Казалось, он никогда не приземлится, а будет вот так летать и летать… Мне почудилось, что я тоже лечу следом за ним и всё набираю, набираю высоту. Руки мои сами разошлись в стороны, я сделал шаг вниз по склону, потом пошёл быстрее, потом побежал, точно разгоняясь перед взлётом. Я даже как-то ощутил близость прохладного неба. Рядом бежали ребята, подхваченные тем же порывом. А Толькин самолёт всё летел и летел, увлекая нас за собой… …И наше детство — оно тоже летело, летело и быстро и медленно, только не следили мы за его полётом… Декабрь 1955 г. — ноябрь 1958 г. Новосибирск