"Потоки сознания" у каждого свои по ширине, длине, глубине, скорости и той "воды", коя изливается автором.

Что делают с людьми "потоки"? Правильно: "несут", а посему и я, как тот, который с красками, могу довериться "потоку сознания". Тем паче, что моим плавучим средством управляет отличный кормчий: бес. Куда "плыть" — неважно, главное — писать так, как я слышу мир. И пусть кто-то попытается обвинить в "дилетантстве и неграмотности"! Почему одному дозволено "по-своему видеть мир", а другому сказать о мире как-то иначе нельзя!?

Прежние прогулки в сочинениях определялись "маршрутом номер один": "построение светлого коммунистического общества в отдельно взятой стране". Или "рассказ о жизни в самой счастливой стране мира", что было "одним хером и одного размера".

Отклоняться в сторону от "указанного пути" не позволялось, но если бы кто-то, явно ненормальный, захотел бы нарушить дозволение, то далее посёлка железнодорожников при большой станции на Южном Урале, уйти не мог.

Как из Средней полосы России попал на Южный Урал — и об этом, по "бесовскому наущению", расскажу без утайки.

Изложу представления о времени, когда "когда мечты советского народа о построении светлого коммунистического общества" из области бреда пытались перенести в реальность:

— …"вначале возрадуемся в одной стране, а там — видно будет. Глядишь — и всё человечество "осЩасливим"! — препятствия, кои могли появиться в "процессе созидания светлого будущего" в расчёт не принимались. Знали о неспособности "трём свиньям корм раздать", но за "строительство светлого будущего" всё же принялись…

В прежних, ныне далёких упражнениях в литературе заботило одно: не позволять ошибкам проникать в мой текст. Представлял себя "часовым на границе", а ошибки, кои пытались проникнуть в диктанты-сочинения-изложения — "диверсантами", пытавшимися навредить писаниям отметкой не выше "двойки".

Ошибками-врагами великий и могучий русский язык богат до сего дня. Многие враги русского языка на сегодня оправданы и получили право на существование, а те, кто остался верен древним правилам и восстаёт против словесных нововведений — "ретрограды и консерваторы".

Когда борются с одними, мелкими, пустяшными ошибками — о других и худших забывают, те уходят в сторону, оседают, дают корни и, набрав силу, требуют "право на существование". Что-то похожее на нелегалов из стран бывшей "советской империи". На пропущенных ошибках "горели" и ещё долго будут "гореть" "большие государственные деятели".

Заблуждения рядовых граждан до сего времени подвергаются жестокому искоренению в случаях, когда признаются таковым "сверху". Бывает, что "низы" (из мелких) в бдительности опережают "верха", такое случается редко о чём СМИ местного значения немедленно рассказывают читающей публике.

А что опасного для "самого передового строя в мире" мог изобрести школьник послевоенных лет? В чём мог плутать? Это когда малой части граждан "страны советов" было дозволено "открывать рот не по делу"?

О талантах и способностях нынешних школярах ничего не знаю, а посему речи о них не будет. Помню своё школярство, и только о нём пойдёт речь. Школяры прошлого не могли заблуждаться по причине: ничего не знали о иной, зарубежной жизни, если не считать иностранных фильмов, кои попали на экраны "советских зрительных учреждении" как один из призов за победу в войне. Иных источников, кои могли бы "отравить сознание подрастающего поколения советских людей" помимо трофейных фильмов, не имелось. Трофейные фильмы назывались "буржуйскими", но выручка от их демонстрации сглаживала "отрицательное воздействие чуждой советскому человеку культуры".

Пока дети травились зарубежным (трофейным) кино — их отцы-матери жили по определению "ниже травы — тише воды". Случись тогда такое, чтобы кто-то и кого-то обозвал "диссидентом" — новое слово сошло бы за оскорбление не тяжелее, чем имевшийся на то время набор "лестных" эпитетов. Что было говорить о школярах?

Времена запуганные, отравленные ужасами окончившейся войны, поэтому чудаков, желающих "совершать идеологические ошибки" не было: хватало уголовных из расчёта "сто уголовных на одну политическую". Если уголовные ошибки граждан были явные, то о политических — "скрытыми", а для выявления "скрытых" требовалось больше усилий. Статей наказания за "идеологию" было много, но злобной и страшной считалась "пятьдесят восьмая с параграфами". Называлась статья "политической" и оценивалась, как минимум, десятью годами "изоляции от общества с пребыванием на золотых приисках славного города Магадана". "Пятьдесят восьмая" позволяла одним гражданам "страны советов" думать в адрес соотечественников:

— "Враг народа"!

Во всякой стране на смену "эре большого страха" приходят диссиденты. Что-то похожее на подснежники после схода снега.

Кто был когда-то "большим страхом в стране советов" — об этом сегодня знает любой школяр отечества. Души граждан, когда-то осуждённых по "пятьдесят восьмой", если бы пожелали, то могли задать вопрос потомкам:

— За что сгинули!? — но вопрос не задают потому, что задавать его некому: потомкам, как они сами о себе заявляют "всё по барабану". Кто и зачем позволил им пользоваться "барабаном" — не знают…

Затравленность любой степени, рано ли, поздно, но рождает вопросы:

"какова была длина нашего "послевоенного времени": год? Два? Десять? Или оно и до сего дня "послевоенное"?

Возвращаюсь "на курс": тема нынешнего сочинения не совсем "вольная", но почему — об этом будет сказано ниже.

Глава без номера, но

двойного действия:

"Военная" и "Аурическая".

Устоявшееся название "тропа войны" называется "шаблоном".

Шаблоны, как любой товар, имеют "сортность" и цену. "Тропа войны" — наиболее ходовой и дорогой из существующих товаров. Нужный. Особый. Необходимый. Трагический. Почитаемый. Бессмертный. Вечный. Универсальный на все случаи жизни, если "тропу войны" не засорять ненужными фактами и трудными, лишними вопросами:

— Это надо было настолько жидко обделаться, что и до сего дня воюем!

— "Так война была! Всё она, проклятая, наделала"! — шаблон о войне и её проделках не мною изобретён, а посему пользоваться им неудобно и недостойно.

О "тропе войны" может говорить тот, кто на ней стоял, хотя бы пяткой одной ноги, пусть левой и недолго. Ныне на "тропу войны" позволительно становиться тем, кто о войне может сказать что-то новое, неизвестное доселе, а остальные, во избежание насмешек, должны стоять в сторонке и помалкивать. Если невтерпёж — могут аплодировать рассказам тех, кто ещё меньше знает о войне, чем они.

Совсем, как на кинофестивалях в Европе, когда "кинозвёзды"