видеть в нём общее. Сверхделикатность на земле и сверхбесстрашие в мире идей и принципов. Языком искусства и простой сердечностью он пытался снять с затёртых понятий кавычки-клеймо. Чтобы не кисло-саркастически произносили люди «страна-а-а», а гордо — Страна! Чтобы не «хорошо бы…», а — Хорошо! Сгущающийся идеологический маразм вокруг и ожесточение во имя феодальных выгод делали его литературное донкихотство ещё более одиноким, но таким нужным примером!

Прошло двадцать лет. Жили-были. Были-жили. Иногда случались звонки. Иногда ненадолго вспыхивала переписка. В общем-то, все в курсе всего. Жизнь каждого разогналась, как состав. У каждого своя колея. Вот уж и я главный редактор чего-то там в своём Ижевске… И список обязательных тех книг давно одолел. И не пью, и не курю, и с норовистыми, своими уже, авторами не первый год «бодаюсь». Тук! Тук-тук-тук. Двадцать лет прошло! Двадцать «каких-никаких»! И вот — девяностые. Переворот. Перестройка. Переименования. Переосмысления. Пере-пере-пере… Всему — «пере»! Солнцев пошёл в депутаты. Но быстро понял, что обман в России тотален, потому что доверчивые и разозлённые люди склонны к какой-нибудь единственной «всеобщей правде». К очередной и недолгой закавыченной «правде», которую ловкие манипуляторы испускают из уст своих, как веселящий газ… Я читал его огромную полосовую статью в «Литературке» — «Свадебные солдаты». Хотя и названием всё сказано. На то и поэт. Снайпер, убивающий ложь точно посланным образным взглядом.

Солнцев успел подружиться с Аркадием Исааковичем Райкиным. Очень дорожил этой дружбой и гордился ею.

Детей в семье не случилось. Его дети — книги. Журнал «День и Ночь». Детки в Литературном лицее. Люди, влюблённые в Слово, в Дружбу. Пишу эти слова с прописной буквы, как имена собственные. А благодарные или нет получились плоды? Бог рассудит, время — покажет. Будут ли ухаживать в бестелесной старости, или обрекут на забвение и одиночество? Никто не знает. Дети не обязаны тащить нашу кончившуюся жизнь на своих плечах, подменяя чужими сбывшимися достижениями свои — будущие. Но дети не предадут нас, если просто обопрутся на достигнутое, чтобы шагнуть дальше. Вверх! Вверх! Через ступеньку, через три сразу… Тук! Тук-тук!!!

Для меня в эти «новые» годы началось замечательное время — плодотворное и бескорыстное сотрудничество с журналом. Благо, вот они: и знакомый «а/я», и «электронка». Знаете, наверное, есть «ген» высшего текстового удовольствия — найти хорошего автора, профессионально приготовить и отредактировать рукопись. И ухмыльнуться хитро, дождавшись печатного результата и авторского «спасибо». Полагаю, что этим «геном» я обязан и Солнцеву.

В 2004-ом году я вновь нажал кнопку дверного звонка квартиры Романа и Галины. Академгородок тот же, квартира — уже трёхкомнатная. Из прихожей раздался лай собаки. Было забавно, когда после стольких лет разлуки хозяева распахнули дверь и стали перво-наперво толкать в руки гостю сырое липкое мясо.

— Дай собачке лакомство! Дай скорее! Предполагалось, что таким образом добродушнейший домашний охранник (на всякий случай) поймёт: свои! По-человечески обнимались и жали руки мы уже после входного ритуала. Пожалуй, это тоже очень характерный жизненный эпизод. По-Солнцеву все должны осмысленно и наперёд, безусловным авансом любить друг друга. Агрессия немыслима в принципе. Каждое живое существо при встрече должно отдавать другому «лакомый кусочек». О! Пёс просто взбесился от прилива положительных эмоций. Ещё бы! Логика жизни: чем больше в дверь войдёт своих, тем больше получится чудесного и полезного лакомства.

— Знаешь, каждый номер журнала делаем, как последний… Хоть не закрывайся совсем! Устал. — А что, если журнал — это главный твой «тираж»? Высшая фаза всего творчества? Живой огонёк, обучающее пространство, творческая крепость. Или скит. Островок настоящего в океане пиара? Оба, уже седые, мы не торопясь шли по тропинке к его осквернённому гаражу, из которого совсем недавно воры угнали машину. Роман говорил об этом без раздражения, скорее, с брезгливостью: «Повсюду знаки разрушения». Плохое наступало и наглядно сжимало своё смертельное кольцо.

Ещё, ещё несколько лет сотрудничества. Он много пишет. Присылает в Ижевск острые, угрюмые пьесы. Я в ответ звоню из Ижевска в Красноярск, задаю дежурные вопросы — почему-то не могу поймать нужный тон. Обрабатываю и присылаю рукописи. Голос у него по телефону, как всегда, тихий, разговор лаконичен. Письма тоже, чаще всего, короткие. Жили-были. Никогда не жаловался на плохое самочувствие. Не позволял себе такого. А потом — всё: жил-был. Осталось только готовое, заглаженное течением дней, как камушек с берегов Енисея, округлое «был».

Ладно, оглянемся, раз такое дело… Смотри, друг! Да не в землю смотри, не в землю! Вон какую тучу дел завернул и оставил нам человек! Не бедным ведь ушёл в небеса. И не бедных оставил после себя. Память — это дорога с двухсторонним движением. Но не пресловутый путь между прошлым и будущим с транзитной пересадкой в точке реальности. Иначе. Дорога вне времени. По которой один поток памяти стремится из личного превратиться в общий, а другой — наоборот. Дорога идей и поступков! Бывают и впрямь на ней и свои скорости, и свои заторы, и герои, и жертвы. Но дорога создана не для этого. Она существует, чтобы жизнь продолжалась. Не память ради памяти. Но память — ради продолжения дел. Не мы создаём эту трудную практику. Скорее, трудная практика создаёт нас, помнящих.

Не врать при жизни сложно. Не наврать об умерших ещё сложнее. Все живые, произнося слова по поводу минувшего, испытывают нормальный стыд. Что ж, иные миры недосягаемы для слов. Зачем же ушедших-то мы украшаем? Хоть и не грешно, наверное, такое враньё. Жизнь продолжается просто — в участии.

Сегодня я говорил о том Романе, который существует внутри меня с 1969-го года и благополучно продолжает существовать сейчас в виде интонаций, принципов, дел и соосных, сотрудничающих друг с другом идей. Этого вполне достаточно, чтобы моя внутренняя жизнь не говорила о «потере» слишком уж безутешно. Дело сделано — обмен временами и жизнями состоялся — и путь продолжается.

г. Ижевск