жизни вступила в коммерческую сделку с известным фарцовщиком Лычей, задействовав при этом все возможные деловые связи — я работала ответственной за сектор культуры в газете «Задорские вести».

Лыча прославился как известный в городе сердцеед, а местом его дислокации был ресторан при гостинице «Советская». Я попала в поле его зрения, когда наша редакция отмечала в ресторане трёхлетний юбилей газеты. Но, к счастью, я была слишком стара — Лыча интересовался исключительно нимфетками. Выяснив мой возраст и место работы, кавалер отвалил. Небритый Дон Жуан, обладатель лучших в городе шмоток, ухаживал страстно и напористо, сваливая к ногам юной дамы наборы дефицитной и дорогой косметики, букеты цветов в корзинах, поражая юных провинциалок купеческим размахом. Глупышка, не принимавшая его поклонения, получала в бубен, то есть, говоря цивильным языком, могла быть избита за оскорбление лучших чувств поклонника.

По слухам, он с большим трудом избежал тюрьмы за совращение несовершеннолетней и потому стал осторожнее, интересуясь, исполнилось ли барышне 19 лет, прежде чем включать напор и обаяние не ведающего сомнений конкистадора. В письме Маринка сообщила, что город потрясла внезапная смерть Лычи. Оказывается, в своей нескончаемой гонке за наслаждениями он умудрился заразиться спидом, который почти мгновенно сожрал жизнелюбивого фарцовщика.

Мне было жаль Лычу и думалось, что Город осиротел, потеряв никчемного человечка, недалёкого нестрашного полубандита, вечно снующего по избитому маршруту — от универмага до гостиницы, с незажжённой сигаретой в углу ухмыляющегося рта.

После завтрака, убрав со стола, я обычно пыталась укрыться в своей комнате. Иногда это удавалось, но ненадолго. Громогласный голос хозяина извлекал глупую провинциалку из ненадёжного убежища.

— Ты странна девушка! — гремел Дэвид, — Люди мечтают побыть в Майами, а ты в комнате сидишь! Как тебе не нравится у нас, можешь ехать обратно!

Обратно ехать не хотелось, и потому приходилось безропотно облачаться в купальник и выходить «на эшафот» — так я прозвала небольшую бетонную площадку возле дома, выйти на которую можно было через стеклянную раздвижную стену. Этот открытый пятачок весь прожаривался жгучим солнцем, а в буйных зарослях копошилась шустрая тропическая живность. Я старательно вылёживала пару часов на кушетке, изображая негу и беспечность. В одной руке приходилось держать наготове прутик, чтобы смахивать с себя всю эту прущую из кустов и пикирующую из воздушных высот хвостато- крылатую прыткую рать.

На площадке умещалось два небольших водоёма, один с горячей, второй — с ледяной водой. Дэвид с гостями часами сидели в горячей воде и непрерывно употребляли виски — бутылки с противным прототипом самогона заблаговременно выставлялись на мраморном бордюре бассейна.

Мне такого удовольствия и без виски хватало на несколько минут, и тошнота, и головная боль были обеспечены на целый день. К удивлению гостей, я всё чаще посещала бассейн с ледяной водой, маленький, похожий, скорее, на ванну, где разогнаться и поплавать было невозможно. Там я старательно ныряла, пытаясь хоть как-то справиться с постоянной головной болью. Однажды меня, умирающую от жары, сфотографировали, и я постаралась улыбнуться, зная, что фотография обойдёт всех знакомых Задорска, и наверняка её увидит он. Я счастлива, и он мне не нужен.

Так я изнывала от безделья, умирая от жары и голода. Привыкшая к бесконечным заботам, беготне по городу, хлопотам и общению с друзьями, я воспринимала своё положение сродни тюремному заключению. Убегая от себя, я добровольно заключила себя в клетку, в которой не было ни телевидения, ни книг, ни необходимости что-то делать. Высвобожденное время, лишённое смысла, камнем лежало на плечах. Как в недавнем прошлом мне невыносима была мысль об одиночестве, так сейчас невыносима была зависимость от другого человека. Особенно унизительно это проявлялось в мелочах — когда и что есть, куда пойти и что надеть.

Очень хотелось поехать на океан, но Дэвид отвечал категорическим отказом, мол, в океане грязная вода, и в бассейне купаться лучше. Часа в четыре дня пытка бездельем перетекала в пытку развлечениями. Понятия о развлечениях у кандидата в мужья было своеобразное, в них входили скоростная езда по магистралям и посещение магазинов бытовой техники. Мы загружались в шикарный красный автомобиль, привидевшийся мне однажды в вещем сне, и носились по городу. Материализовавшееся из мечты в явь средство передвижения от долгого стояния на солнце (машина находилась во дворе, а гараж был завален всякой дрянью) дышало жаром, как огнедышащий дракон. Дэвид со страшной скоростью летел по навесным мостам, круто разворачивался, резко тормозил и неожиданно бил по газам, визжа от удовольствия. Я же уговаривала колотящийся у горла желудок:

— Ну, потерпи, миленький, ну, не сейчас. Открывающаяся панорама сказочного Майами не радовала. Город удручающе походил на большую деревню, куда ни глянь — на мили расстилаются приземистые домики и крытые ангары. Я пыталась увидеть океан, но не довелось.

Накануне по Флориде пролетел ежегодный обязательный ураган, и с высоты моста видно было то, что осталось от бедного района — фанерно-картонные стены и крыши, рассыпанные по земле, точно колоды карт.

Несмотря на трепетное отношение к финансам и моё отчаянное сопротивление, (не хотелось быть ему ничем обязанной), Дэвид купил для дурно одетой гостьи кучу новой одежды — ему решительно не нравились ни короткие юбки, ни блузочки с воланами — последний писк моды в Белоруссии.

Он заталкивал меня в примерочную кабинку в каком-нибудь огромном магазине и охапками приносил юбки, джинсы, блузки и пуловеры, заставляя всё перемерить.

По правде сказать, мне почему-то ничего не нравилось. Погружённая в странный ступор, я терялась от обилия фасонов, стилей и цветов. Дэвид сердился на такую безучастность и покупал то, что считал нужным. Из магазина я выходила во всём новом, а свою старую одежду несла в выданном продавщицами бумажном пакете и выбрасывала его в ближайшую урну.

Роскошь нарядов отвлекала внимание от постоянно прищуренного из-за непрекращающейся мигрени глаза. Дэвид не скупился на наряды, но ни разу не купил для меня ни фруктов, ни печенья, ни свежего хлеба.

Раз в супермаркете я, наплевав на гордость, умоляла его взять пару сосисок и свежий батон. Дразнила клубника, выставленная в кокетливых корзинках, свешивались с полок подёрнутые дымкой гроздья винограда. Дэвид невозмутимо отвечал, что сосиски вредны для здоровья, хлеб есть дома в морозилке, а фрукты зимой он не