взглядом, изобличавшим в нем злую душу; он напомнил мне негодяев из ковбойских фильмов. Я заметил, что на нем был один из этих знаменитых вышитых жилетов, с рисунком в виде лавровых листьев».
Помолчав, дон Николас спросил:
— Вы объясните мне, как вам удалось видеть все это, не находясь в комнате? Полагаю, что вас в комнате не было?
— Это был сон, сеньор.
— Какой уж сон. Я наблюдал за происходившим собственными глазами, наяву, как сейчас.
— Во сне не кажется странным, что ягуар может одновременно быть человеком.
— Сны, милый юноша, одно из того немногого, что мы можем назвать нашей собственностью. До сих пор я не слышал, чтобы сны видели вместе. Даже с Лаурой мы не видели одинаковых снов, а ведь она — часть моей жизни, так что лучше не надо. Покончив с этим, я задам вам последний вопрос, раз вы были свидетелем этого события. Ягуар, или Бруно, — как он ее уводил? Он тащил ее?
— Да нет, не совсем, сеньор.
— Говорите откровенно.
— Вы уже прочли в тетради: он обнимал ее за талию. Только не обижайтесь.
— Почему я должен обижаться?
— Не знаю... И потом, вы сказали, что он ее волок.
— Это было в первый момент, я сказал так из самолюбия, еще не измерив всей глубины моего горя.
— Мне не хотелось бы его оживлять.
— Наоборот: ваши слова дают мне надежду. Когда вы солгали Бароффио, я заподозрил, что вы все знаете. Теперь я уверен: вы знаете, что я сказал правду. Значит, я не спал. И значит, тут не было преступления или насилия. Лаура ушла.
— Пожалуй, что так.
— А раз она ушла, то может и вернуться.
ЛитВек: бестселлеры недели
