генералов.

И развязка потрясла меня самого. Мне протянули руку такие звезды, именами которых подписывались приказы целой Системы. Комиссия из Москвы ходила своими ногами по той тропе, где я носил автомат. Комиссия из Москвы сидела в тех кабинетах, где меня обвиняли в измене своему ремеслу. "Мы приехали помочь тебе", — говорили эти полковники и майоры, а я не верил, что нашел Справедливость.

Они приехали по письму, что в отчаянии написал я на своего командира, да стоявшего за ним полковника Управления. Вот малая доля того письма:

"…пример его мужского поступка:

Женщина часовой допустила отрицательную проверку на КПП. Первое слово начальника было:

— Уволить!

Она ему:

— Я — мать-одиночка, одна воспитываю троих сыновей! Кто их будет кормить? Ты?

А он:

— Значит ты плохая мать, раз допустила такое!

И ведь повернулся язык так заявить!

А между прочим, один из ее сыновей служит в армии. А значит, достойную смену воспитала мать.

Ее отстояли посторонние люди. А после начальник нам в глаза врал, что это только благодаря ему не уволили женщину.

Как относится к такому человеку, кроме презрения? И от того презрения не спасут ни майорские звезды, ни высокая должность!"

Немало было сказано и про полковника, но, к чести его, он не затаил на меня зла и позже я сам пришагал к нему с извинениями. Другое дело мой "брат по войне". Пока на зоне гостила Москва, он ходил белее, чем вата. Растерял весь свой гонор и начал подавать руку простым часовым. И… Эх, русские, русские!… Караулы простили его. Те люди, которых он раньше держал за свиней, пожалели его и забыли прошлое. Ведь он был не только начальником, а еще и отцом троих малолетних детей. "У него же дети", — великодушно говорили они, и не отказывались с ним дальше служить. "А ваши дети? — спрашивал я, — Они, что, могут не есть?" "Да, всех нас всё равно не уволят. Кого-нибудь и оставят…" — как-то безропотно, словно жертвы, твердили они.

Они пожалели его за детей, а после он не пожалел никого. Он принял за слабость их благородство, он не простил никому своего унижения.

Посчитав, что поставила точку в этой истории, собрала чемоданы и улетела Москва. Начальник остался на должности, а я написал рапорт о переводе в милицию. После беседы с Директором, после его комиссии, последний, кто вызвал меня на ковер, был боевой полковник — первый заместитель Директора, уроженец города Грозного. "Пришел на тебя посмотреть, — как с равным говорил он со мной. — Возвращайся, как и хотел, в милицию. Никто не встанет у тебя на пути. А будешь в Москве, обязательно заходи в мои двери", — прощался он со мной, по-простому подав свою руку. И у меня дрожали пальцы в этой ладони…

Есть на земле Правда! А нет Справедливости, так есть справедливые люди!

Есть наше Братство!!! И не будет таких приказов, и не найдется таких Систем, чтобы его развалить!

А для кого его нет — пусть горят от стыда!

…И все же я не перевелся в милицию. Четыре отдела подряд отказались взять меня на постой. И только в одном объяснили причину: "Звонили в твою колонию… Прогульщик, ябеда, лоботряс… У нас у самих таких полный двор…"

…И стало еще хуже после того, как улетела Москва. И даже не мне. Я как-то привык к неудачам… Первой стала та самая мать троих детей. Когда гостила комиссия, она написала бумагу, что я для красного слова выдумал эту историю. Она помогла своему начальнику снять с себя обвинение в этом позоре. Да, трудно ли сломать женщину?.. Чем он с ней рассчитался за то, что не вышвырнул на ветер погоны? А чем рассчитываются мерзавцы? Только лишь местью. Следующая проверка на КПП была последней для матери троих детей. Больше она не работает в ГУИНе. И когда ее гнали из нашей колонии, ни у одной твари не хватило смелости ляпнуть хоть слово в защиту…Да, нет, была одна тварь — я, что перед строем пытался узнать у начальника, можно ли ему теперь называться мужчиной. А из того стоя на меня еще тявкали его прирученные шакалы: "Не сметь со старшим по званию…"

Уволил мать троих детей… А чуть что прикрывается собственными: "У меня ведь трое детей…"

Как стыдно иметь такого отца!

А может назвать его имя? Чтобы, когда проходил мимо людей, прятал в землю глаза!

Но, нет! На этих страницах имена моих товарищей, живых и убитых. Товарищей, которые не щадили себя ради других. И Грязь не заляпает этот лист!

…Всё завершилось. Я извинился за свое письмо, за эту историю перед обоими офицерами, полковником и майором. Думал, все кончилось, думал, все можно начать сначала, без злой памяти о былом. Да только передо мной никто не стал извиняться. За унижения, за оскорбления, за мой нищий карман.

Из охраны, где, почти год я не ходил в караул, меня выгнали в тыл. Почти год я прожил в машинах, в гаражах, да в заброшенном здании штаба. И вот по весне, побоявшись вернуть автомат, мне сунули новую должность.

— Кем, ты, теперь? — подходили ко мне.

— Тыловой крысой, — заканчивал я разговор.

— Убили бойца!

Вот так, впервые за десять лет службы, я докатился до тыла. Начал с зеками откачивать из колодцев дерьмо, считать их портянки, возить за город помои, краснеть там за свои три звезды, да конвоировать эти помои обратно, если не по правилам оформлено разрешение… А вместо салонов машин да гаражей начал ошиваться на свинарниках и в курятниках…

Еще через месяц сдержал свое обещание полковник Управления, антигерой моей телеграммы в Москву. Меня назначили инспектором безопасности и пустили в зону работать с осужденными.

Теперь я уже рад, что ушел из охраны. Там сейчас нечем дышать. Там не осталось больше ни одной личности. Одни роботы, у которых ничего, кроме обязанностей, которые молча идут на холодные вышки, бесплатно, даже не за "спасибо", горбатятся в свои выходные на благо ГУИН, и получают от этого только выговора, только одни угрозы, что "будут уволены"… Безвольные рабы Системы…

А я против, когда человека превращают в раба! Когда его лишают свободы. А я ненавижу все эти тюрьмы! Где, по одну сторону колючей проволоки, влачат свое уставное рабство одни, а по другую сторону завидуют им другие. Я за штрафы, за труд, за расстрел! Я против тюрем и зон! Человек создан не для того, чтобы влачиться в цепях. Он сам волен податься в рабы, но никто не вправе назначить себя господином над ним.

Проклятый ГУЛАГ!!! Проклятая яма, куда занесла меня жизнь!

Я был счастлив, когда не знал этой беды. Когда видел осужденных из-за забора, с высоты постовой вышки, и не заглядывал в этот колодец людского горя. Когда не встречал каждый день их черные, пропахшие потом и дымом колонны, в которых все ненавидят шагать. Когда не заходил по ночам в их нищенские казармы, где все общее и