девчонка закадычную подругу:

— Как хорошо, что ты заглянула! Пойдем посидим, потрещим.

Я высвободила руку, покачала головой:

— Бет, прости, мне пора.

— Ну куда ты пойдешь на ночь глядя. Или что-то случилось?

— Ничего. Ничего такого, от чего мир бы перевернулся.

Она рассмеялась:

— И в самом деле, здесь никогда ничего не происходит. Тогда тем более — куда торопишься?

— Бет, — медленно проговорила я. — А тебе совершенно не было жаль людей, которые жили здесь?

Она пожала плечами:

— Ну, если Рой так решил — наверное, у него были причины… Так вот в чем дело! Не бери в голову: Рой ничего не делает просто так, а, значит, они это заслужили. — Она осеклась, перевела взгляд на свежие брызги крови на моей броне. Севшим голосом произнесла:

— Чья это кровь?

Я посмотрела ей в глаза:

— Роя.

"Когда он на меня смотрит" — всплыло в памяти — "я снова чувствую себя красавицей. Он… он замечательный".

Она не стала ни кричать, ни плакать. Просто выудила откуда-то из складок платья нож и бросилась на меня, целя под ребра. Я шарахнулась в сторону, дернула из-за пояса "магнум". Выстрелила. Отступила к стене, стирая с лица ошметки плоти. А потом уже не было времени ни на что, потому что все, кто был в холле, недолго думая, ринулись мстить. Убей, пока не убили тебя — в этом вся жизнь на пустошах. И оставалось только стрелять и стрелять, метаться по залу, не давая зайти за спину, замирая на миг, чтобы выстрелить — почти не целясь, навскидку — и снова шарахаться, прорываясь к двери и, одновременно стараясь, чтобы рядом был кто-то из них, чтобы те, у кого были ружья, боялись попасть по своему. Отшвырнуть пистолет, в котором закончились патроны — плевать, жизнь дороже, успеть сдернуть с плеча винтовку — и снова стрелять… Пока, наконец, не упал последний. Я медленно сползла по стене, зажимая дырку в плече, шипя и ругаясь сквозь зубы, всадила под кожу иглу стимпака. Кровь остановилась почти мгновенно — черт его знает, за счет чего эта штука так ускоряет регенерацию… отец как-то объяснял, но моих, совсем немаленьких, познаний в биохимии так и не хватило для того, чтобы понять. Да какая, в общем, разница — действует, и ладно.

Я медленно выпрямилась. Подняла с пола свой пистолет. Зашла в бар, смела в мешок всю выпивку, что попалась под руку. И шагнула в темноту пустоши.

Домой я ввалилась под утро. Швырнула в угол мешок с барахлом, потом разберу. Покрыла трехэтажным матом домашнего робота — попадись мне тот гад, что его программировал, тому и вовсе шею бы свернула. Нет, ну это ж надо было догадаться придать машине настолько идиотско-жизнерадостные интонации. Да еще эта псевдозаботливость… "кажется, вы ранены, мадам, советую обратиться к врачу" А то я сама не знаю! И что ранена — угораздило почти у ворот города нарваться на мутировавшего медведя. Черепа у этих тварей луженые, не иначе палишь-палишь по нему, и все без толку. А когти явно из армированной стали — броник прошивают на раз. Бок подрал, сволочь, ладно хоть, по ребрам пришлось, заживет. И что к врачу надо, знаю, заодно и пусть прокапает ту гадость, что выводит из организма радиацию. Как в этом мире еще рождаются здоровые дети, если нахватать чертову кучу рентген раз плюнуть, уму непостижимо. Как-то рождаются.

Вернувшись от доктора, я снова обматерила жизнерадостную железяку, лучившуюся счастьем по поводу того, что хозяйка здорова. Когда-то, еще в библиотеке убежища, мне попался под руку фантастическая повестушка трехвековой давности. Тамошний герой попал на планету… боже, тогда люди всерьез считали, что через век-другой человечество расселится по всему космосу! Так вот, на той планете домашних роботов делали скрипучими и неуклюжими, а, заодно, и ломающимися с пары пинков. Специально для того, чтобы хозяевам было на ком срывать злость. А еще в том мире замужних женщин погружали в стасис и извлекали из него только когда мужьям хотелось пообщаться. Хороший обычай… лежишь себе в анабиозе и ни о чем не думаешь. Я бы сейчас тоже не отказалась… а, пожалуй, так и поступим. Я вытащила взятое в Тенпенни-Тауэр спиртное. Сейчас будет анабиоз, хороший такой, полноценный анабиоз. Заглянула в холодильник — отлично, закуси полно, да какой закуси. Говорят, в довоенные времена крабовое мясо считалось деликатесом. Сейчас этих крабов-переростков как грязи, но неважно. Сделаем вид, что это по-прежнему лакомство богатеев. Усевшись прямо на пол, прислонившись спиной к стене, я открыла первую бутылку.

И какой идиот придумал, будто пить в одиночестве — удел алкашей? Я вообще почти полная трезвенница. Редкая птица на пустоши, кстати — но когда твоя жизнь каждый день зависит от скорости реакции и точности выстрела, увлекаться спиртным или, того хуже, наркотой — верный способ откинуть копыта. Все-таки сказывается воспитание убежища — местные одинаково равнодушно относятся как к своей, так и к чужой жизни. Так вот, я не алкоголичка — но сейчас даже мысль о том, чтобы найти компанию, вызвала едва ли не физическую тошноту. Нет уж.

Первую бутылку пива я выхлебала почти не останавливаясь. Открыв вторую, чокнулась с воображаемым собеседником. Надо бы тост сказать, но какие тут тосты, когда настроение поганое, и тосты такие же поганые в голову лезут. Хотя…

— As it will be in the future, it was at the birth of Man — Торжественно продекламировала я —

There are only four things certain since Social Progress began:-

That the Dog returns to his Vomit and the Sow returns to her Mire,

And the burnt Fool's bandaged finger goes wobbling back to the Fire1

Чьи же это стихи… не помню, голова — что помойка, на которой грудой свалено никому не нужное барахло. Музыка — черт, как же мне не хватает музыки, когда протрезвею, подумаю, где можно раскопать записи и средства их воспроизведения. Старые стихи. Научные знания, годные здесь лишь на то, чтобы лихо взламывать компьютеры, да разбирать подстреленных роботов, вытаскивая из них все мало-мальски ценное. Понятия о чести… о, как высокопарно. За это надо выпить… Скажем так — сознание той грани, переступив которую, лучше не встречаться взглядом со своим отражением в зеркале. И вчера я эту грань перешагнула. Не колеблясь ни секунды.

Ладно, ну его к чертям собачим, это самокопание, все равно ничего не изменить. Мамины сказки… сказки мне читал отец. Очень-очень старые сказки. Когда строились убежища, в моде были шестидесятые годы двадцатого века. И те, кто подбирал туда "культурный фон" — книги, музыку, картины — кроме признанной классики напихали и модные вещи, зачастую — действительно созданные в шестидесятые. Забавно, получается, я выросла на культуре и идеалах как минимум трехсотлетней давности. Ну что, добро пожаловать в сегодня, спящая красавица?

О, закусь кончилась, и выпивка того…