Шепелёв Алексей ПЕРЕПЛАВКА

Верю в истины простые

Жизнь считаю не по дням.

Я корнями —

из России

Я корнями —

сквозь Россию…

Сколько лет стоит Россия,

Столько лет

моим корням.

Столько лет смеюсь и плачу

И живу

не наудачу,

Столько —

что-нибудь да значу,

И не значить

не могу.

Верю

в светлые истоки, -

Не в изъяны,

не в пороки, -

И, впитав земные соки,

В сердце

веру берегу.

(Александр Андреев)

Глава 1

Так же входит утро в наши города,

И большое солнце светит нам всегда.

И людей всё так же улицы полны,

Что ж вы лжёте, будто нету у меня страны.

Живёт страна, необъятная моя Россия.

Живёт страна, где встречали с мамой мы рассвет.

Живёт страна, где влюблялся я под небом синим.

Живёт страна, что ж вы лжёте, говоря, что нет.

(Вариация на стихи Л.Дербенёва)

Необычный был в лесу воздух. Густой, вязкий, словно сосновая смола, которой он так пропах. Казалось, что его ножом резать можно. В родной Тоскане у Паоло никогда такого ощущения не возникало, хотя пиньи ведь тоже сосны, но только совсем другие.

— Эй. Паоло, ты чего тормозишь, — прикрикнул Валерка.

— Я не торможу, я притормаживаю, — весело откликнулся Паоло, с наслаждением вдыхая полной грудью этот замечательный воздух. Они бродили по лесу уже не меньше часа, а он все никак не мог надышаться этим пьянящим ароматом.

— Ты не тормоз, ты медленный газ, — не удержался от подколки Валерка.

А Никита, естественно продолжил, нарочито растягивая согласные:

— А этто поззор всегго финсккого народа Тойво Лехтенен.

— Лехтенен уже ушел из гонок, там теперь Яри Хаппалайнен феерит, — поправил Валерка.

— Да я за "Формулой Один" особо не слежу, — пробурчал в свое оправдание двоюродный братец. — Просто Лехтенен как-то в память запал.

"Ещё бы не запасть", — подумал Паоло. Пару лет назад финского гонщика чествовали от Венеры и до Пояса Койпера за выигрыш восьмого сезона в карьере. Только вот сейчас у поклонников «Формулы» уже новый кумир, но тоже финн. Ну что тут поделаешь, в самых престижных автогонках Финляндия так же традиционно сильна, как Бразилия в футболе или Канада в хоккее с шайбой. Поэтому Паоло на всякий случай уточнил:

— Я не финн, а итальянец.

— Просто к слову пришлось, — в голосе малыша прозвучали виноватые нотки, и Паоло поспешил ему улыбнуться: ещё не хватало, чтобы Найк решил, что гость обиделся. Было бы на что тут обижаться. Мальчишка решил срочно сменить тему и поинтересовался:

— Валер, а почему этот поселок так называется: Солотча? Что это значит?

— Ну, спросил… — протянул Валерка. — Откуда мне знать. Это вот у Никиты спрашивать нужно, может он…

— Знаешь, Найк?

Валерка не любил, когда Паоло называл его Валерио. Не протестовал, не обижался, но чувствовалось, что ему такое обращение не нравится. Поэтому Паоло, если не забывал, всегда старался назвать его именно «Валерка». А вот Никите, наоборот, прозвище «Найк» явно пришлось по душе, и можно было не задумываться над тем, как к нему обратиться.

— Вообще-то этого никто не знает, — подчеркнуто важно произнес Никита. — Ученые выдвигают несколько вариантов. Например, если вы заметили, по берегу старицы много родников.

— Да уж, до сих пор зубы ломит, — хмыкнул Валерка.

Родниковая вода была удивительно чистая и вкусная, но и холодная до невозможности. Насчет "до сих пор" мальчишка слегка преувеличил, но сразу после глотка зубы и вправду ломило.

— В старые времена их называли «солодцами», вот отсюда и Солотча.

— Тогда уж было бы Солодча, через Д, — не удержался от замечания Валерка.

— А она раньше и называлась через Д. Вывеску на железнодорожной станции видел?

— Не, внимания не обратил, — честно признался старший брат. Младший довольно улыбнулся.

— Вот назад будем возвращаться, посмотри. Там как раз через Д и написано: станция «Солодча».

— Кстати, насчет назад… — Валерка вытащил из карманов бермуд коммуникатор. — Народ, уже четверть шестого. Пора домой, наверное.

— Может, ещё раз искупаемся? — предложил Паоло, кивнув в сторону видневшейся среди деревьев синей ленты старицы Оки.

— Идти далеко, — лениво произнес Валерка. — На озере вечером искупаемся.

— На озере мы и завтра можем искупаться, а сюда я теперь неизвестно когда попаду, — настаивал гость.

— Да ладно, хочешь, завтра опять сюда мотнемся?

— Нет, не надо. Если завтра мы сюда поедем, то, значит, куда-то уже не успеем. У меня всего неделя осталась…

— Десять дней, — уточнил пунктуальный Валерка.

— Пусть даже десять. Вы мне сколько всего обещали показать…

— Это точно, — Валерка поскреб пятерней лохматую макушку. — Ладно, куда плавать пойдем?

— На мысок, конечно.

Широкая долина Оки в этом месте была испещрена остатками от многочисленных старых русел, которые река за сотни лет поменяла множество раз. Два из них сливались недалеко от того места, где разговаривали ребята. При этом от одного из русел отходила в сторону небольшая заводь, так что между ней, устьем и второй старицей образовался небольшой мыс, покрытый мелким чистым песком. Лучшего пляжа придумать было невозможно, так что, хоть хороших мест для купания по берегам было навалом, всё равно и местные и многочисленные отдыхающие в первую очередь тянулись на мысок. Разве что когда он был переполнен, приходилось искать что-то другое, но сейчас свободного места на нём было более чем достаточно.

— Ладно, пошли! — решил Валерка и решительно зашагал в сторону пляжа.

— А какие ещё есть версии? — продолжал расспрашивать Никиту Паоло. — И зачем они нужны, ведь с родниками всё так хорошо объясняется.

— Как зачем? — удивился польщенный вниманием Никита. — Это же история, там должно быть так, как на самом деле, а не как кому-то там логично кажется.

Если Валерка в свои четырнадцать ещё сомневался в выборе профессии, то двоюродный братец, не смотря на то, что ему совсем только недавно исполнилось одиннадцать, определился со всей детской решительностью, что непременно станет физиком-теоретиком и будет заниматься, как и родители, квантовой физикой. И как полагается настоящему ученому, был дотошен до занудливости.

Иногда это приводило к совсем неожиданным проблемам. Например, на уроке истории учитель обмолвился о какой-то "Велесовой книге", как о великом достижении древнерусской литературы, а Никита не нашел ничего лучше, как вступить с ним в спор, доказывая, что эта книга — подделка, написанная в начале двадцатого