Вилла «Амалия» (Паскаль Киньяр) Страница 45 - Литвек

– радикально – изменила свою манеру одеваться. Откуда-то, как по мановению волшебной палочки, явились широченные юбки. И бесследно исчезли серые выцветшие джинсы, мужские сорочки из белого хлопка, потертые кожаные куртки Жоржа.

Старинные роскошные хламиды, шелковые жакеты,

просторные, бледных тонов накидки,

просторные рубашки навыпуск из мягкой серой фланели

завоевали пространство.

* * *

Есть удовольствие не в том, чтобы быть одинокой, но в том, чтобы быть способной переносить одиночество.

О Oh how I.

Кэтрин Филипс поет, затем покоя не дает.

Затем все наконец отдаляется, и наступает покой.

А затем все смолкает.

Анна Хидден поднимает глаза к окну.

Там уже день.

Кругом бело.

– Я больше не вижу пола в своей комнате. Не вижу ни берега, ни воды. Туман никак не хочет расходиться. И кажется, будто вокруг меня пустота. В этой хмари одна только земля еще напоминает о себе слабым запахом – когда на нее наступаешь, когда топчешь ногами траву или грязь на берегу и она скрипит под снегом.

Лишь после полудня, когда тает белая завеса, появляются крыши, электрические провода, колокольни, утиные головки.

И вдруг все заливает солнечный свет.

Она готовит скромную еду – рубленое куриное мясо, стакан местного вина из Эпинейля. Приходит женщина-уборщица, родом с острова Маврикий.

Анна уносит посуду в кухню. Ее медальон задевает за круговую ручку крана. Падает в раковину и раскрывается.

Маленький детский зуб, выкатившись из медальона, бесшумно подпрыгивает, соскальзывает в сток и исчезает.

– Что это было? Никак зуб? – спрашивает уборщица.

– Нет-нет, – бормочет Анна Хидден.

Защелкивает пустой медальон. Выбегает в сад.

И, схватив шланг для поливки, начинает отмывать садовую тачку.

* * *

Внезапно солнце осветило лужайку.

Коснулось берега.

Под кожей лица явственно проступили кости.

Оно слегка походило на лицо ее матери. Но было гораздо более худым, чем лицо ее матери в том же возрасте. Тем, кто ее не знал, она казалась красивой, но в верхней части лица и в линии губ стало проглядывать что-то суровое, почти свирепое. Словно внутри нее жила другая женщина, агрессивная, иссохшая, истощавшая куда сильней, чем ее мать, бабушки и прабабушки с материнской стороны. Ее улыбка была очаровательна, когда она улыбалась, хотя такое случалось редко; зубы – большие, широкие, очень красивые, белоснежные – озаряли лицо, но это был холодный, негреющий свет.

Страдания, плаванье, любовь, музыка, голод превратили ее в женщину-воительницу.

Она часто выходила на люди. Купила квартирку-студию возле Лионского вокзала. На концертах ее видели, ее замечали, всегда одетую на японский манер – в духе Йоджи Ямамото, Неси Мияке. С ней здоровались. Она собиралась продать дома в Тейи.

Как-то, летним вечером, она стояла, нагнувшись, у самой Йонны, в тени Гумпендорфа, с его пожелтевшей и уже облупившейся штукатуркой. Бросала остатки хлеба уткам и лебедям, которые торопливо плыли к ней со всех сторон, бесшумно разрезая темную воду. Залаяла собака. И вдруг она подумала о Магдалене Радницки. Сейчас ей было бы шестнадцать лет. И она могла бы выскочить из дома, с влажными волосами, в бумазейной ночной рубашке, и подбежать к ней сзади, крича, говоря…

Внезапно слева донесся звон колокола.

Это была баржа, старая, словно возникшая из былых времен. На палубе стояли голландские туристы, путешествующие по бургундским каналам. Они проплывали мимо, крича и приветственно махая людям на берегу.

Она медленно села на ступени, глядя, как проходит баржа.

Мутная вода Йонны с плеском разбивалась о набережную, о причальные кольца. Она сидела на камнях, под солнцем, – так когда-то Джулия сидела на мостках, в метре от бара, и, свесив ноги, полоскала их в голубой воде Средиземного моря. Здешняя вода была не такая красивая. И лето не такое жаркое. Она не находила в себе решимости встать, зашагать, побежать, уехать, умереть. Живя здесь, она начинала бояться солнца. Там же, когда они были вместе, когда они жили вместе, все втроем, они никогда не испытывали страха перед солнцем и, уютно пристроившись, все трое, в своих шезлонгах, попивали, все трое, ледяную воду из больших стеклянных запотевших бутылок, на террасе, на самой верхушке горы, в раю.

Примечания

1

Праздник Трех царей (или волхвов) отмечается у католиков 6 января. В этот день принято запекать боб в праздничном пироге; тот или та, кому он достанется, становится «королем» или «королевой» и должен выбрать себе пару. (Здесь и далее прим. переводчика.)

(обратно)

2

Моющее и отбеливающее средство с сильным запахом хлора.

(обратно)

3

Здесь: пропащая (um.).

(обратно)

4

Небольшой замок (um.).

(обратно)

5

О, что со мной? (англ.)

(обратно)

6

О, одиночество, мой сладостный удел, / Тебя я Ночи поручаю (англ.).

(обратно)

7

Евангелие от Матфея, 19:21.

(обратно)

8

Имеется в виду Анна-Магдалена, вторая жена Иоганна-Себастьяна Баха.

(обратно)

9

Томашек Ян Кршител (1774–1850) – чешский композитор и педагог.

(обратно)

10

Фильм А. Хичкока.

(обратно)

11

Ристретто, сукчинто – кофе двойной и тройной крепости (um.).

(обратно)

12

Жовьяль Сениль (Jovial Senile) – жизнерадостный старикан (фр.).

(обратно)

13

Труднодоступная вершина в Гималаях (8068 м).

(обратно)

14

Дусик (Душек, Дюссек) Ян Ладислав (1760–1812) – чешский композитор. София Корри (1775–1847) – его жена, певица, пианистка и арфистка.

(обратно)

15

Видимо, имеется в виду Краус Клеменс Генрих (1893–1954), австрийский дирижер и пианист.

(обратно)

16

Бенда Йиржи (Георг) Антонин (1722–1795) – чешский композитор, скрипач и дирижер, автор музыкально-сценических произведений, в частности мелодрамы «Медея» (1775).

(обратно)