Рамлехе…
Он предложил мне закурить. Мы курили серьезно, в полном молчании. Кажется, у меня вышло несколько залихватских колечек.
— А мадемуазель Ивонна Жаке действительно уехала с господином Даниэлем Хендриксом? — спокойно спросил я.
— Да. А что?
Он пригладил свои черные усы. Я подозревал, что он сейчас начнет меня утешать и подбадривать, но он молчал. Лоб у него сморщился. На висках выступил пот. Он посмотрел на часы. Две минуты первого.
— Я вам в отцы гожусь, Хмара, — с трудом выговорил он. — Поверьте мне. У вас еще вся жизнь впереди… Мужайтесь. — Он посмотрел по сторонам — не идет ли поезд.
— Даже я, старик, стараюсь не оглядываться назад. Стараюсь забыть Египет…
Поезд подходил к платформе. Пулли смотрел на него как завороженный.
Он вызвался помочь мне с чемоданами. Подавал их мне по одному, а я их ставил в тамбур. Один. Другой. Третий.
Мы чуть не надорвались, пока втащили сундук. Он, наверное, здорово перетрудил руку, когда поднял его и втолкнул в вагон в каком-то исступлении.
Проводник закрыл дверь. Я опустил стекло и высунулся наружу. Пулли улыбнулся мне:
— Не забывайте Египет. Счастливо, old sport! [10]
Я удивился, услышав от него английские слова. Он стал махать мне. Поезд тронулся. Вдруг Пулли заметил, что мы забыли у скамейки один чемодан. Он схватил его и побежал за поездом. Но наконец остановился, задыхаясь, и беспомощно развел руками. Он стоял на перроне при свете фонарей по стойке «смирно» с чемоданом в руке. И все уменьшался, уменьшался… Верный мой часовой… Оловянный солдатик…