«Кто на механическом для красных оружие чинил?» Что же ты думаешь, не найдется добрая душа? Найдется и скажет: «Самохин Илья». И что ты выгадаешь? Мне вешалку, а себе вечное горе? А в отряде я среди своих буду. Как им, так и мне.

Подумай, поймешь-и легче станет. И не кричи, будто рехнулся я. Кабы рехнулся, а то курице головы не смел отрубить, а теперь выучился стрелять не хуже Семки.

А почему? Ну, простимся, или так итти? Да не плачь.

Я хоть и ворчу, а понимаю. Мне тебя легко понимать.

Не ходи провожать, тоска крепче печь будет тебя…

Илья поцеловал жену в темя и толкнул дверь. Жена кинулась за ним, но он сразу же пересек улицу и свернул за угол.

Мутная тьма перед Советом была — запружена людьми и роилась огоньками, ржаньем, говором и выкриками.

Илья узнал, что один из отрядов пойдет на станцию, а остальные отправятся на соединение с отрядами шахтеров. Отряд механического завода был уже в сборе. Вожак его, головастый Кирдя, кричал:

— Вояки! Сто лет собираться будете! Прощаются все, мало видались!

Илья тронул его за плечо:

— Афонь, я к тебе пристану, достань винтовочку.

Кирдя вскинул на его плечо руку:

— Самоша, голубь! Из карабина жарить умеешь? Так бери мой, на патроны. Я себе расстараюсь, обо мне разговор никакой…

Илья почувствовал себя на месте, вздохнул, но из Совета выбежал Решетов и накинулся на него:

— Ты что это выдумал? С отрядом уходить?! Или забыл? Маленький?

Илья поежился и тоже закричал:

— А что? Да не ори ты! Все уходят, и я…

— Не все! Остаешься-и точка! Кирдя, бери у него карабин и гляди мне: если он очутится у тебя, отвечать будешь! И в другие отряды скажи, чтоб не брали его.

Идем…

Решетов подхватил Илью под-руку, на крыльце притиснул его к стене и засипел в лицо:

— Заказ, заказ для Москвы готов? Нет? Ага, нянечку тебе надо? Перед всем светом стыдно! И ты не шути.

Молодежь уйдет, тебе придется со стариками кашу варить на заводе. И чтоб она была сварена, слышь? Совет просит, Москва просит. Завтра же пополняйся людьми и гони, гони…

В свете факелов Илья увидел мелькающий среди отрядов платок жены, догнал ее и отдал мешок:

— На, не пускают меня. Иди домой, а я Семку повидаю.

III

После полуночи верховые поскакали за речку. За ними двинулись пешие отряды. На плече Семы сидел Витька, держался за дуло его винтовки и в десятый раз повторял:

— Сем, ты з пло каску не забудь, пливези, слыс?

— Да как же я забуду? Вот чудак!

Товарищи Семы засыпали Витьку вопросами, передавали его шепелявые ответы по рядам и смеялись. Сема прижимал к груди обутую в матерчатую чуню крепкую ножонку и заглатывал холодок волнения. Ему было радостно и знобко от наивных мыслей братишки, от его серьезного хозяйственного тона и от того, что можно не разговаривать с матерью и Женькой.

— Хода, хода, ребята! — донеслось из передних рядов.

Сема расслышал слова, но сделал вид, будто принял

их за команду, выбежал из ряда, поставил Витьку на

землю и деловито сказал:

— Ну, веди их, папаш, чего канителиться! А ты, мама, не слезись, ведь с отцом остаешься. Ну…

Он поспешно перецеловал всех и с разбегу попал отряду в ногу. Илья вложил руки Витьки в ладони Алины и Женьки и повернул их к поселку:

— Идите, я сейчас.

Жена сделала несколько шагов, но тут же спохватилась, оттолкнула Витьку и выкрикнула:

— Веди его сам! Мне и так тошно!

«Боится, что тайком в отряде уйду» — подумал Илья и, махнув рукой, зашагал к поселку. Шел он вое быстрее, а когда жена осталась сзади, свернул с дороги и стороною торопливо двинулся назад: ему хотелось догнать отряд и сказать Семе, что он остается в поселке не по своей воле.

Нарастающий из тумана гул шагов отрезвил его. Он рубанул ладонью воздух: «Чего я бегу? Семка и без меня все узнает», — и пошел тише. В отряде смеялись. Илья уловил заливистый голос сына и остановился: «Он уже и не думает обо мне».

Земля гудела под ногами отряда все тише, вот-и не* гула, стелется только шорох, вот-и нет шороха, тихо.

Глядя в туман, Илья видел только что стоявшие на площади отряды, глаза Кирди, улыбку Семы; в ушах его звенели слова Витьки о каске; в памяти всплывали подробности минувшего дня. Он обдумывал слова Решетова, вдруг заметил, что вокруг все меняется, оглянулся и вздохнул: за поселком сквозь туман полыхало пожарище утра, все яснее обозначались заводские трубы.

IV

То, чего боялись, произошло вдруг: из редеющего тумана с трех сторон в поселок ворвались солдаты и казаки. На механическом заводе об этом узнали, когда во дворе уже были пулеметы и с разных сторон грянуло:

— Эй, выходи наружу!

В цехах забегали было и, натыкаясь глазами на винтовки, притихли. Солдаты, стуча тяжелыми ботами, двинулись вдоль верстаков:

— Выходи! Вам говорят? Ну!

Один из солдат через окно увидел крадущихся на задний двор Илью и Володьку Гудимова, прикладом высадил стекло и начал стрелять. Илья и Володька пригнулись и побежали. Им надо было добраться до угла, по бурьяну в канаве добежать до забора-и в степь. Но из-за угла солдаты вывели толпу товарищей. Илья и Володька круто остановились, сделали вид, будто спешили присоединиться к идущим, и двинулись на передний двор.

— Эх, придется дурочку играть, — тяжело выдохнул Володька. — И понесла меня нелегкая к вам на завод…

Илья взглядом охватил согнанных под пулеметы товарищей, гарцующих казаков, хмурых солдат, уловил косые взгляды стариков и решил: «Ну, значит, крышка».

Из-за солдат выступил усатый офицер и указал на калитку:

— Ну-с, господа пролетарии, пожалуйте по одному на митинг! Ну, н-н-у-у, не стесняйтесь!

За воротами обысканных рабочих подхватывали люди в плащах, спрашивали об оружии, о главарях Совета и гнали в полосу пустоты между вытянувшимися в две шеренги, лицом к лицу, ротами солдат.

— Шевелись, скорее! Становитесь по двое в затылок!

Вдоль шеренг ходил седой и с виду совсем не страшный капитан. Одна рука его была в кармане, другая, с полуспущенной перчаткой, болталась. Когда рабочих выстроили, он остановился и затрубил:

— Слушай, все вы-ы! Пора одуматься! Везде голод, анархия, тиф! Укажите, где у вас оружие, кто верховодит всем, где большевики! Даю честное слово офицера: вам ничего не будет…

Капитан подождал, пока с лица сойдет краска натуги, вслушался в тишину, почуял, должно быть, бессилие своих слов, выдернул из кармана часы на цепочке, отчеканил:

— Даю пять минут на размышление! — и вновь заходил.

Тумана уже не было. Рабочие глядели между винтовок в сторону поселка. Женщины тянулись через полотно железной дороги к заводу, казаки отгоняли их, взмахивали