«Опричнина — воспоминание о будущем» («Наш современник», 2010, № 8) и доклад «Россия, мировой капитал и субъект стратегического действия, или Кто услышит Музыку Истории», сделанный в Институте динамического консерватизма в сентябре 2010 г.

Суть ревизии заключалась как в форме, так и в содержании. Помимо прочего, я перестал использовать прописные буквы в написании словосочетаний «Русская Власть», «Русская Система» — избыточная пафосность не красит научный текст. Моносубъектность из качества русской власти стала её функцией, качество — автосубъектность, и дело, разумеется, не только в термине, а в сути. Самое главное: я уже давно не пользуюсь термином «Русская Система» — в нашей истории никогда не было единой системы, и уж, конечно, ошибочно записывать в одну систему самодержавие и коммунизм. В русской истории было несколько систем, а коммунизм вообще лежит не только в русской, но и в мировой плоскости. Читающему сегодня «Колокола…» и встречающему на его страницах термин «Русскую Систему» следует об этом помнить. Есть ещё несколько мелочей, но они непринципиальны для главной темы «Колоколов Истории».

Вот, пожалуй, и всё, что я хотел сказать читателю.

27 сентября 2010 г.

А.И. Фурсов

КОЛОКОЛА ИСТОРИИ

Не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол:

он звонит по Тебе.

Джон Донн

I

Мы живем в парадоксальное время: XXI в. и третье тысячелетие еще не наступили, а вот тысячелетие второе и век XX уже кончились. И не потому, что средневековый монах, переписывавший тексты, ошибся, как утверждают ныне, на 8 лет, и на самом деле 2001 год наступил в 1993 г. Нет, конец века связан с годом 1991-м. Спорить, думаю, можно лишь о конкретной дате. Либо 17 ч. 09 мин. 23 августа, когда, несмотря на бурные протесты последнего генсека КПСС и первого и последнего президента СССР Михаила Горбачёва, первый президент России Борис Ельцин подписал указ, по сути запрещавший КПСС. Либо 10 ч. 45 мин. 25 декабря 1991 г., когда Михаил Горбачёв, заявив о своей отставке, возвестил миру о прекращении существования СССР. В любом случае XX в. начался и окончился по московскому времени — он родился и умер с советским коммунизмом. Разумеется, были и другие события, указывавшие на конец эпохи. Например, ставший уже в 1991 г. ясным приход к власти в ЮАР в ближайшей перспективе Африканского национального конгресса (АНК). И дело здесь не в ЮАР, а в АНК, поскольку это последнее национально-освободительное движение, последние из могикан национал-либерационизма, пришедшие к власти в Третьем мире. Или, например, иракско-американская война в Персидском заливе, ставшая определенным водоразделом в отношениях Север — Юг.

И все же именно падение коммунизма — веховое событие, опускающее Занавес Истории над XX в., укорачивая это столетие до 74 лет. Успехи АНК и иракско-американский конфликт — не только события меньшего масштаба и значения. В значительной степени они лишь следствия тех сдвигов, которые происходили в СССР с 1985–1986 гг., и тех изменений в мире, которые происходили вследствие советских сдвигов как результат общего изменения международного климата. Это касается даже нападения Ирака на Кувейт. Как заметил наблюдательный американский ученый, именно кризис коммунистической системы позволил Саддаму Хусейну решиться нанести удар: иракский лидер знал, что СССР не поддержит его (по крайней мере — непосредственно), а потому в отсутствие биполярного противостояния ядерный удар США маловероятен (подр. см. 35). Разумеется, мы едва ли когда-нибудь узнаем всю правду о том, кто и как готовил планы нападения на нефтяные эмираты, на какие изменения в СССР в 1990–1991 гг. рассчитывал Саддам Хусейн и не была ли его акция элементом более широких международных замыслов, — допускаю, реальность могла быть столь хитрой, что способна превзойти сюжеты Ладлема, Форсайта, Тополя и Незнанского вместе взятых. Но в целом ситуация в СССР и мире действительно позволяла Саддаму Хусейну не опасаться «ядерного Саддама» («садам» — по-арабски: удар) в ответ на вторжение в Кувейт. То есть это вторжение — факт производный по отношению к кризису и падению коммунизма, замкнувшему «короткий XX век». И не то удивительно, что век был коротким, — бывают «длинные века» («длинный XVI», 1453–1648; «длинный XIX», 1789–1917 гг.) и «короткие века» «короткий XVIII», 1715–1789 гг., и, как видим, «короткий XX», 1917–1991 гг.). Удивительно другое: век родился и умер неожиданно для большинства.

В начале 1890-х годов были люди, предсказывавшие революцию в России. Их было немного, но они были. Еще раньше, в последней трети «календарного» XIX в., Константин Леонтьев предупреждал о грядущем «торжестве мещанина», словно предвидя героев М.Зощенко, а Николай Лесков закончил роман «На ножах» фразой: «Да, да, нелегко разобрать, куда мы продвигаемся, идучи этак на ножах, которыми кому-то все путное в клочья хочется порезать; но одно только покуда во всем этом ясно: все это пролог чего-то большего, что неотразимо должно наступить». И наступило, подтвердив оказавшийся вещим сон Льва Толстого о русской революции, направленной против частной собственности. А вот в конце XX в. лишь единицы предсказывали падение коммунизма. Да и то некоторые из них угадали по принципу «пальцем в небо». Таким образом, и рождение коммунизма чуть менее ста лет назад, и его падение оказались для подавляющего большинства неожиданностью.

Есть еще одно сходство между двумя межвековыми рубежами. И тогда, и ныне мир жил иллюзиями и мечтами о прекрасном будущем — тем горше оказались разбитые надежды. В начале XX в. люди в России и за рубежом аплодировали революции, полагая, что грядет переход «от самодержавия — к демократии». То, что пришло на смену самодержавию, оказалось еще дальше от демократии, чем самодержавие. На рубеже 80–90-х годов многие воспринимали и до сих пор воспринимают советскую и постсоветскую реальность сквозь призму магической формулы «от тоталитаризма — к демократии». И хотя ныне нотки разочарования, а у наиболее слабонервных — страха и истерики — появляются все чаще (а что если и посткоммунизм окажется еще дальше от демократии, чем коммунизм, особенно в его мягкой, поздней, брежневско-застойной форме?!), тем не менее, несмотря на разочарование и апатию, направление вектора надежды для многих как у нас, так и на Западе остается прежним. Формулируется это так: с падением коммунизма и СССР рухнули последние препоны на пути к капитализму и демократии! Это — стандартная реакция на падение коммунизма. «Долой коммунизм, да здравствует свобода и капитализм!» — вот по сути лозунг момента. Мне почему-то это напоминает сцену одной из пьес