- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (23) »
инженер, ошибся, бывает же…
Воргунов: Не беда, что молод, а беда, что лентяй. Габариты может снять каждый грамотный человек, нужно распорядиться. Нужно меньше баб.
Григорьев: Спасите мою душу, Петр Петрович!
Воргунов: Чтобы чертежи были к вечеру, понимаете?
За окном гудок автомобиля.
Дмитриевский: Позвольте, ведь Блюм на завод едет. (В окно.) Соломон Маркович… Блюм (за окном): А что такое? Дмитриевский: Зайдите. Блюм: Но как же так можно? Дмитриевский: Зайдите, нужно! Вы подождите, товарищ Воробьев. (К Белоконю). Пожалуйста, товарищ Белоконь, проследите за уборкой. И здесь после ремонта такой ужас. Подгоните строителей. Ожидаем воспитанников. Надо столовую, спальни скорее. Белоконь: Побелку кончили, а убрать некому. Собственно говоря, это не моя обязанность. Воргунов: Не ваше призвание, хотите сказать? Белоконь: Я по механическому делу, а выходит уборщик… Дмитриевский: Некогда разбираться с этим. Вы проследите.
Входит Блюм.
Блюм: Товарищи, нельзя же так. Я же просил, крикните в окно, ну, сколько теперь? Наверное, ноль пятьдесят или ноль черт его знает. Дмитриевский: Соломон Маркович, вы будете на Кемзе? Блюм: А если буду, так что? Дмитриевский: Надо снять габариты нескольких станков. Блюм: Новое дело. Какое же это имеет отношение к снабжению? Вальченко: Потому, что вы будете на заводе. Блюм: Мало ли где я бываю! Так я должен за всех работать? А где я возьму время? Дмитриевский: Я вас очень прошу. Блюм: Ну хорошо, давайте список, какие там станки. Григорьев: Я сейчас запишу. Блюм: Да, Георгий Васильевич, в той заявке на материалы много пропущено. Дмитриевский: Не может быть. Дайте. (Протягивает руку.) Блюм: Я никогда не записываю. Запишешь, потеряешь, а так лучше. (Быстро.) Латунь медная, калиброванная, четыре, четыре с половиной, шесть, шесть с половиной. Сталь три, размер семь, одна четвертая, восемь и пять, одна четвертая. Сталь пять, размер девять, девять с половиной и одиннадцать с половиной. Сталь шесть, размер шесть и шесть с половиной. Лента тафтяная. Ликоподий. Крепежные части. Метчики одна четверть и три четверти. Провод ПШД ноль двадцать сотых. Провод голый. Пробки угольные. Порошок графитовый.
Все смеются. Вальченко аплодирует.
Блюм: О, у меня память! Воргунов: А я бы предпочел, чтобы у вас был список. Что это вы из себя монстра какого-то корчите? Блюм: Монстра? Как это? Воргунов: У нас не цирк. Это в цирке дрессированные лошади и собаки считают до десяти, что ж, пожалуй, и занимательно. Дайте список, у нас серьезное дело. А фокусы эти оставьте для ваших беспризорных. Блюм: Что вы ко мне пристали с беспризорными? Почему они беспризорные, скажи мне, пожайлуста? Они не беспризорные, а коммунары. Григорьев: Что же, теперь запрещается называть их беспризорными? Блюм: А что вы думаете? Чего это вам так хочется говорить о том, что раньше было? Коммунары беспризорные, у Блюма был заводик. А если я спрошу, что вы раньше делали, так что? Я же никому не говорю «господин полковник»? Вальченко: Да у нас и нет полковников. Блюм: Да, теперь нет. Ну, и беспризорных, значит нет. Коммунары здесь хозяева. Григорьев: Не слишком ли это сильно сказано? Блюм: Чего я буду их выбирать? А он выбирал слова? Кошки, собаки, лошади, так это можно? Дмитриевский: Соломон Маркович, нас не могут нанять беспризорные, или пусть там, коммунары. Блюм: Хорошо, «пусть»… Дмитриевский: Мы служим делу. Блюм: Вы служите делу, а кто это дело сделал? Они же, коммунары! Они заработали этот завод. Вы не можете так работать, как они работали. На этих паршивых станочках, что они делали, ай-ай-ай… Григорьев: Что же они делали, спасите мою душу? Масленки, что же тут особенного? Станочки. О Ваших станочках лучше молчать. Интересно, где вы выдрали всю эту рухлядь… Эпохи… первого Лжедмитрия? Блюм: Какого Дмитрия, причем здесь Дмитрий? Ну пускай и Дмитрий, так на этой самой эпохе, как вы говорите, на этой рухляди они и сделали новый завод. А вы теперь будете работать на гильдмейстерах. Так кому честь? Торская (входит): У вас очень весело… но грязь невыносимая. Григорьев: Простите, Надежда Николаевна, не ожидали вас. Воргунов: Вот именно. А для самого товарища Григорьева здесь достаточно чисто. Торская: Я получила телеграмму, Соломон Маркович. (Отдает Блюму телеграмму и отходит к столу Трояна.) Блюм: Вот видите, вот видите? Вот, Георгий Васильевич. Дмитриевский (читает): Сочи. Они в Сочи сейчас? Да… Коммуне Фрунзе, Блюму, копия Крейцеру. Лагери отправили, будем пятнадцатого. Поспешите спальни, столовую. Захаров. (Возвращает телеграмму.) Ну что же, распорядитесь. Блюм: И габариты я, и фрез я, распоряжаться тоже я! Вы — главный инженер, начальник коммуны дает распоряжение, а вы его заместитель. Дмитриевский: Я с ним даже не знаком. И какое мне дело до спален? Я не завхоз. Григорьев: Приедут господа с курорта, обижаться будут. Блюм: Да, с курорта, а почему нет? Григорьев: Может быть, даже в белых брюках? Торская: Угадали, в белых брюках. Блюм: Он думает: только ему можно, хэ-хэ… Ну, я поехал…
Входит Воробьев.
Воробьев: Соломон Маркович, едет или не едете? Стою, стою. Блюм: О, Петя! Послезавтра коммунары приезжают. Вот кто рад, а? Наташа приезжает. Торская: Наташа о нем забыла. На Кавказе столько молодых людей и все красивые… Воробьев: Как же это так, забыть! Письма, небось, писала. На Кавказе, знаешь, Надежда Николаевна, все большие пастухи, а здесь тебе шофер первой категории. Торская: Вы кажется, влюблены не сердцем, а автомобильным мотором. Воробьев: Что ты, Надежда Николаевна! У меня сердце лучше всякого мотора работает. Троян: И охлаждения не требует? Воробьев: Пока что без радиатора работает. Блюм: Ну, едем, влюбленный. Воробьев: Едем, едем…
Вышли.
Воргунов: И здесь любовь? Торская: И здесь любовь. Чему вы удивляетесь? Воргунов: Да дело это нехитрое. Я пошел на завод. Дмитриевский: И я с вами.
Выходят.
Торская: Какой сердитый дед. Троян: Он не сердитый, товарищ Торская, он страстный. Торская: К чему у него страсть? Троян: Вообще страсть… К идее… Торская: Идеи разные бывают… Товарищ Троян, расскажите мне о ваших этих машинках. Я возвратилась с каникул и застала у нас
За окном гудок автомобиля.
Дмитриевский: Позвольте, ведь Блюм на завод едет. (В окно.) Соломон Маркович… Блюм (за окном): А что такое? Дмитриевский: Зайдите. Блюм: Но как же так можно? Дмитриевский: Зайдите, нужно! Вы подождите, товарищ Воробьев. (К Белоконю). Пожалуйста, товарищ Белоконь, проследите за уборкой. И здесь после ремонта такой ужас. Подгоните строителей. Ожидаем воспитанников. Надо столовую, спальни скорее. Белоконь: Побелку кончили, а убрать некому. Собственно говоря, это не моя обязанность. Воргунов: Не ваше призвание, хотите сказать? Белоконь: Я по механическому делу, а выходит уборщик… Дмитриевский: Некогда разбираться с этим. Вы проследите.
Входит Блюм.
Блюм: Товарищи, нельзя же так. Я же просил, крикните в окно, ну, сколько теперь? Наверное, ноль пятьдесят или ноль черт его знает. Дмитриевский: Соломон Маркович, вы будете на Кемзе? Блюм: А если буду, так что? Дмитриевский: Надо снять габариты нескольких станков. Блюм: Новое дело. Какое же это имеет отношение к снабжению? Вальченко: Потому, что вы будете на заводе. Блюм: Мало ли где я бываю! Так я должен за всех работать? А где я возьму время? Дмитриевский: Я вас очень прошу. Блюм: Ну хорошо, давайте список, какие там станки. Григорьев: Я сейчас запишу. Блюм: Да, Георгий Васильевич, в той заявке на материалы много пропущено. Дмитриевский: Не может быть. Дайте. (Протягивает руку.) Блюм: Я никогда не записываю. Запишешь, потеряешь, а так лучше. (Быстро.) Латунь медная, калиброванная, четыре, четыре с половиной, шесть, шесть с половиной. Сталь три, размер семь, одна четвертая, восемь и пять, одна четвертая. Сталь пять, размер девять, девять с половиной и одиннадцать с половиной. Сталь шесть, размер шесть и шесть с половиной. Лента тафтяная. Ликоподий. Крепежные части. Метчики одна четверть и три четверти. Провод ПШД ноль двадцать сотых. Провод голый. Пробки угольные. Порошок графитовый.
Все смеются. Вальченко аплодирует.
Блюм: О, у меня память! Воргунов: А я бы предпочел, чтобы у вас был список. Что это вы из себя монстра какого-то корчите? Блюм: Монстра? Как это? Воргунов: У нас не цирк. Это в цирке дрессированные лошади и собаки считают до десяти, что ж, пожалуй, и занимательно. Дайте список, у нас серьезное дело. А фокусы эти оставьте для ваших беспризорных. Блюм: Что вы ко мне пристали с беспризорными? Почему они беспризорные, скажи мне, пожайлуста? Они не беспризорные, а коммунары. Григорьев: Что же, теперь запрещается называть их беспризорными? Блюм: А что вы думаете? Чего это вам так хочется говорить о том, что раньше было? Коммунары беспризорные, у Блюма был заводик. А если я спрошу, что вы раньше делали, так что? Я же никому не говорю «господин полковник»? Вальченко: Да у нас и нет полковников. Блюм: Да, теперь нет. Ну, и беспризорных, значит нет. Коммунары здесь хозяева. Григорьев: Не слишком ли это сильно сказано? Блюм: Чего я буду их выбирать? А он выбирал слова? Кошки, собаки, лошади, так это можно? Дмитриевский: Соломон Маркович, нас не могут нанять беспризорные, или пусть там, коммунары. Блюм: Хорошо, «пусть»… Дмитриевский: Мы служим делу. Блюм: Вы служите делу, а кто это дело сделал? Они же, коммунары! Они заработали этот завод. Вы не можете так работать, как они работали. На этих паршивых станочках, что они делали, ай-ай-ай… Григорьев: Что же они делали, спасите мою душу? Масленки, что же тут особенного? Станочки. О Ваших станочках лучше молчать. Интересно, где вы выдрали всю эту рухлядь… Эпохи… первого Лжедмитрия? Блюм: Какого Дмитрия, причем здесь Дмитрий? Ну пускай и Дмитрий, так на этой самой эпохе, как вы говорите, на этой рухляди они и сделали новый завод. А вы теперь будете работать на гильдмейстерах. Так кому честь? Торская (входит): У вас очень весело… но грязь невыносимая. Григорьев: Простите, Надежда Николаевна, не ожидали вас. Воргунов: Вот именно. А для самого товарища Григорьева здесь достаточно чисто. Торская: Я получила телеграмму, Соломон Маркович. (Отдает Блюму телеграмму и отходит к столу Трояна.) Блюм: Вот видите, вот видите? Вот, Георгий Васильевич. Дмитриевский (читает): Сочи. Они в Сочи сейчас? Да… Коммуне Фрунзе, Блюму, копия Крейцеру. Лагери отправили, будем пятнадцатого. Поспешите спальни, столовую. Захаров. (Возвращает телеграмму.) Ну что же, распорядитесь. Блюм: И габариты я, и фрез я, распоряжаться тоже я! Вы — главный инженер, начальник коммуны дает распоряжение, а вы его заместитель. Дмитриевский: Я с ним даже не знаком. И какое мне дело до спален? Я не завхоз. Григорьев: Приедут господа с курорта, обижаться будут. Блюм: Да, с курорта, а почему нет? Григорьев: Может быть, даже в белых брюках? Торская: Угадали, в белых брюках. Блюм: Он думает: только ему можно, хэ-хэ… Ну, я поехал…
Входит Воробьев.
Воробьев: Соломон Маркович, едет или не едете? Стою, стою. Блюм: О, Петя! Послезавтра коммунары приезжают. Вот кто рад, а? Наташа приезжает. Торская: Наташа о нем забыла. На Кавказе столько молодых людей и все красивые… Воробьев: Как же это так, забыть! Письма, небось, писала. На Кавказе, знаешь, Надежда Николаевна, все большие пастухи, а здесь тебе шофер первой категории. Торская: Вы кажется, влюблены не сердцем, а автомобильным мотором. Воробьев: Что ты, Надежда Николаевна! У меня сердце лучше всякого мотора работает. Троян: И охлаждения не требует? Воробьев: Пока что без радиатора работает. Блюм: Ну, едем, влюбленный. Воробьев: Едем, едем…
Вышли.
Воргунов: И здесь любовь? Торская: И здесь любовь. Чему вы удивляетесь? Воргунов: Да дело это нехитрое. Я пошел на завод. Дмитриевский: И я с вами.
Выходят.
Торская: Какой сердитый дед. Троян: Он не сердитый, товарищ Торская, он страстный. Торская: К чему у него страсть? Троян: Вообще страсть… К идее… Торская: Идеи разные бывают… Товарищ Троян, расскажите мне о ваших этих машинках. Я возвратилась с каникул и застала у нас
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (23) »