Калидаса в конце IV — начале V века.

Количество сочинений, сохранившихся от трех этих драматургов, очень невелико. Нам известна только одна пьеса Бхасы, безусловно ему принадлежащая, — "Увиденная во сне Васавадатта". Долгое время о ней знали только по ссылкам в поздней, средневековой, литературе. Рукопись драмы была обнаружена только в начале XX века на юге Индии, в Керале. Вместе с ней были найдены рукописи еще двенадцати анонимных пьес, которые на основании некоторого структурного и стилистического сходства с "Увиденной во сне Васавадаттой" сочли также принадлежащими Бхасе. Однако, как было установлено позднее, сходство найденных драм обусловлено тем, что все они представляют собой сокращенные сценические редакции, осуществленные храмовыми актерами Кералы в эпоху позднего средневековья.

Среди этих обработок есть, между прочим, одна (сохранившаяся, правда, не полностью и без названия), почти дословно совпадающая с текстом первых актов "Глиняной повозки" Шудраки. Пока мнение о принадлежности Бхасе всех найденных в Керале драм не было еще опровергнуто, "Глиняную повозку" в индологической литературе рассматривали как гениальную переработку этой пьесы Бхасы, условно названной "Чарудатта" или "Чарудатта в бедности". Сейчас появилась обратная возможность — рассматривать "Чарудатту" как сокращенный вариант произведения Шудраки. Но и "Глиняная повозка", в том виде, в каком она до нас дошла, обнаруживает следы поздней редакции. Дело в том, что в прологе к пьесе сам Шудрака описывается как давно уже умерший, храбрый, ученый и добродетельный царь. Иногда считают, что автор драмы сознательно скрыл свое имя, объявив ее созданием легендарного царя. Но вероятнее другое предположение, подтверждаемое, в частности, некоторыми особенностями языка "Глиняной повозки", а именно — что сведения об авторе как фигуре легендарной были введены в пролог средневековым редактором драмы, жившим, возможно, в IX–X веках я. э. Как бы там ни было, но "Глиняная повозка" — единственное произведение Шудраки, которым мы располагаем.

И, наконец, от Калидасы сохранились три пьесы, лучшей из которых, по всеобщему признанию, является "Шакунтала".

В тех образцах, в которых она до нас дошла, гуптская драма обнаруживает ряд общих черт, которые позволяют рассматривать ее как некое единое явление в истории индийского театра. Ее отличает прежде всего интерес к внутреннему миру человека, к психологии душевного переживания. В пьесах царит атмосфера повышенной эмоциональности. Способность к сильному, напряженному чувству рассматривается как один из основных, если не главный показатель благородства и духовной высоты. Монологи героев, как правило, связаны с раскрытием их эмоциональных переживаний. Эти монологические описания занимают в драмах (особенно у Калидасы) огромное место, замедляют действие, то и дело прерывая ход внешних событий. Вообще не будет преувеличением сказать, что в большинстве известных пьес эмоциональная линия превалирует над чисто событийной.

Говоря о психологизме и эмоциональности гуптской драмы, необходимо, однако, иметь в виду следующее. Во-первых, изображение эмоции отличается определенной статичностью. Даже любовь, чувство, в разработке которого драматурги достигают поразительной тонкости и точности анализа, никогда не дается как развивающееся, как душевное движение, но предстает как состояние или точнее — ряд замкнутых в себе последовательных состояний. Это — любовное томление, которое возникает сразу же за первой встречей и мучает героя и героиню до тех пор, пока они наконец не соединяются друг с другом. Затем — страдание, переживаемое в разлуке, и, наконец, радость нового обретения.

Во-вторых, — и это, пожалуй, главное, — изображаемая эмоция в высшей степени обобщена, лишена индивидуальных черт и выступает как бы сама по себе, не будучи детерминирована какими-либо свойствами душевного облика соответствующего персонажа. Это, конечно, связано с тем, что в гуптской (и вообще индийской драме, как древней, так и средневековой) нет характеров. И дело здесь не только в том, что образы героев тяготеют к типам, повторяющимся из драмы в драму, от одного драматурга к другому. Гораздо важнее, что черты, характеризующие каждый такой тип, крайне немногочисленны и не складываются в некое единство, определяющее все поведение персонажа. Отсюда, между прочим, — возможность сочетания в одном образе сторон, даже исключающих ДРУГ друга.

Так, Душьянта, герой натаки Калидасы "Шакунтала" (как и другой его герой — Пуруравас), любопытным образом соединяет в себе черты божественного, наделенного священной властью царя (мистериальная традиция!) и галантного и несколько даже ветреного любовника.

Он прекрасен, доблестен, благороден. Он пастырь народа, неустанно заботящийся о благе подданных. Он обладает способностью магического воздействия на окружающий мир, — скорбь, охватившая его после того, как он вспомнил Шакунталу, объемлет и природу: хотя пришла весна, по деревья не цветут и птицы не щебечут.

И наряду со всем этим — сцена пятого акта с песней гаремной красавицы, упрекающей его за измену. Это уже — от традиции придворного театра, от образа героя иного типа, свойственного жанру "легкой" натаки. Сходным образом небесная дева Урваши временами обнаруживает в своем поведении решительность и свободу (свойственные гетере, обычной героине пракараны), а временами (особенно в сцене первой встречи) несколько неожиданно превращается в застенчивую, не умеющую скрыть свою влюбленность девушку, очень напоминающую другую героиню Калидасы — Шакунталу.

Возвращаясь к вопросу об изображении чувства, надо сказать, что при ограниченности характеризующих героя черт и преобладающем интересе к эмоциональной линии в его поведении он часто выступает просто носителем определенной эмоции. Качества, свойственные Душьянте, декларируются в речах окружающих его персонажей, но видим мы его не героем и не мудрым и справедливым царем, а только страдающим влюбленным. Недаром знаменитый средневековый теоретик литературы Ананда-вардхана (IX в.), обобщая опыт классической литературной (и в первую очередь — драматической) традиции, выдвигает эмоцию в качестве главного компонента произведения и рассматривает ее как фактор, определяющий выбор и сюжета, и — прежде всего — типа героя.

Психологизм и эмоциональность — не единственное, что сближает между собой драмы гуптского периода. Мы обнаруживаем в них, несмотря на разность жанров и сюжетов, поразительное постоянство сюжетной схемы. Герой и героиня встречаются, мгновенно, с первого взгляда влюбляются друг в друга и даже