Тем более, что торопиться было уже некуда. Король побеседовал с Фелидой через день после всех событий. Гильом при этом присутствовал, и тут уж он точно не хотел быть на месте девицы Скоринг, ибо «ябедная дура» была лишь одним из доставшихся на долю скорийки определений. Алларец подозревал, что лишь его присутствие удерживает его величество от выражений покрепче; несколько девятин странствий невероятно расширили набор бранных слов, которыми пользовался юный король, к тому же некоторые он сочинял сам.

Фелида долго делала лицо каменной статуи, приседала в реверансе после каждого определения, которым награждал ее король, а потом открыла нежный розовый рот и объяснила, что пообещал с ней сделать родич и опекун за несогласие выйти замуж за брата его величества. Король поперхнулся очередным ласковым словом и извинился. Гильом тогда тоже удивился и подумал, что герцог Скоринг — одновременно и великомученик, и великомучитель. Кем бы он ни был, его отчаянно не хватало. Тетрадь закончилась. Привезенная герцогом Гоэллоном стопка книг, вероятно, предназначалась школярам из соседнего мира, но для собранского казначея, владетеля, который мог управиться с собственным поместьем — да, может быть, и с герцогством управился бы, — была высшей премудростью, одолеть которую самостоятельно он не мог. И герцога Гоэллона не было тоже. Никто не мог поведать, что означают многие слова, которые даже не были объяснены. Буквы были знакомые с детства, родные буквы общего языка — слова чужие и непостижимые.

— Инфляция, — вслух повторил Гильом Аэллас. — Ценообразование. Монополия. Пустые, но звучные слова соскальзывали с языка, как ореховая скорлупа, или как заговор бабки-ведуньи, выдававшей себя за могущественную ведьму. Взять бы, да подарить эти книги такой бабке — уж она-то наберется в них премудрости. «Девять раз твою инфляцию на восток и монополией сверху!». Реми Алларэ, прочитавший ученые труды, только пожал плечами и высказался на тему болота, в которое все дружно залезли, а как теперь вылезать — неведомо. Гильом помнил, как смотрел на него, непривычно спокойного, и думал вовсе не о мудреных словах и непостижимой чужой науке — о самом бывшем герцоге Алларском. Беспамятном, легком и светлом, словно и не было ни того дня, ни погибшего по собственной дурости юноши. Тейн не соврал и не ошибся. Реми действительно ничего не помнил, точнее уж, помнил что-то не то. По его версии, он и впрямь собирался в Шеннору для беседы с герцогом Скорингом по душам. Поскольку его очень волновали вопросы целостности государственных границ и грядущего вторжения чужих тварей. А палача с собой взял, чтобы заодно припугнуть господина Эйка, который своим молчанием уже окончательно утомил и оскомину набил. На госпожу Эйма и регента действительно накричал, было дело — потому что эти двое невесть что себе возомнили и пытались удержать его от исполнения прямых обязанностей: допроса государственного преступника. А королевского представителя он под горячую руку неверно понял, за что премного извиняется и перед господином казначеем и перед его величеством.

И не имеет ни малейшего понятия, с какой стати и каким образом этот треклятый государственный преступник испарился из запертой камеры. Сбежал, подлец, не иначе. А Сорен… на эту тему господин Алларэ говорить отказывается, потому что это касается только его и покойного. Впрочем, казалось, что со дня потери прошел добрый год, если не все пять лет. Куда больше Гильома пугало, что о подлинных событиях того дня помнили лишь несколько участников. Он сам, регент, госпожа Эйма, мэтр Те йн. Остальные — даже плененный комендант — забыли все напрочь к утру следующего дня. Да, зачем-то всем в одночасье понадобился арестант. Да, господин комендант был против того, чтобы в крепость ломились все и сразу, но не более того. Впору было предположить, что им четверым это все приснилось, а на самом деле все было так, как считал Реми, комендант, его заместитель, спутники Тейна… Даже чудеса на месте остались! И время определялось, и навигаторы водили корабли, и об распространении удушливого поветрия пока что гонцы не сообщали. Вот только показания тщательно допрошенного палача никак не выходили из памяти. Особенно начало рассказа, согласно которому жертва до последней возможности уговаривала Реми не доводить дело до логического конца. Имея в виду алларский обычай, а вовсе не свою участь. Жизнь, дескать, стоит того, чтобы ее жить, а то, что собирается сотворить с ним господин Алларэ — и понятно, и вполне оправданно ввиду сложившихся обстоятельств. А в городе может случиться новый бунт, и господину главе тайной службы найдется дело… Придумать подобное палач не мог.

Поверить в то, что и вправду так было — такое могло быть — Гильому не помогал и протокол допроса. Читать протокол тоже не хотелось: вдруг становилось мучительно стыдно, словно он подглядывал за чем-то недопустимым, не имея возможности прекратить. Правда, порой Аэлласу тоже хотелось сотворить с герцогом Скорингом что-то непотребное. При виде проклятой строки — так и особенно. Взбаламутил воду — и где его теперь искать? «Реформатор наш, спуститесь с небеси?»

— Соображайте! — сердито буркнул казначей. — На основании чего, хотел бы я знать?

— На основании вот этого, — палец постучал по корешку верхней, непотребной расцветки, книги. Желтое, красное, оранжевое, все это блестит — ну мыслимое ли дело, чтобы книга выглядела таким чудовищным образом?.. Гильом медленно поднял глаза, посмотрел на стоящего рядом с его столом высокого светловолосого человека в ослепительно белой рубахе и ярко-алой огандской косынке. То ли свечей было недостаточно, то ли он был самую чуточку прозрачным.

— Господин герцог, подскажите, пьют ли в божественном состоянии вино?

— Пьют, господин казначей, — кивнул гость. — Особенно, если предстоит работать всю ночь.

© Copyright Апраксина Татьяна, Оуэн А.Н. (blackfighter@gmail.com)