деревень, опасаясь насмешек детворы и встречи с полицией, которая все еще ищет поджигателей. Пил воду из луж, спал в придорожном бурьяне или в дюнах Песчаного мыса. Ночью, как будто Ума все еще была со мной, я купался в море, чтобы освежить горящее от лихорадки тело. Медленно, как во сне, плавал в волнах. Затем я посыпал тело песком и ждал, пока он высохнет на ветру и ссыплется с меня ручейками.
Придя в порт, я сразу увидел судно. Люди с Родригеса, Комор, Агалеги были уже там, на борту. Большой, новый пароход под названием «Юнион Ла Диг», принадлежащий Абдулу Расулу, стоял вдали от берега, на рейде, к нему никто не может приблизиться. Английские солдаты охраняли здания таможни и складов. Проведя ночь под баньянами, среди бродяг и пьяных матросов, я проснулся от серого утреннего света. На причале ни души. Солдаты на своих грузовиках вернулись в Форт-Джордж. Медленно взошло солнце, но набережные по-прежнему оставались безлюдны, словно в выходной день. А потом «Юнион Ла Диг» поднял якоря и, дымя трубами, плавно пошел по спокойному морю в сопровождении морских птиц, кружащих над его мачтами. Сначала на запад, пока не превратился в крохотную точку, затем повернул на другой галс и, взяв курс на север, перевалил за горизонт.
Я снова возвращаюсь в Мананаву, самое таинственное место на земле. Помню, когда-то я верил, что там рождается ночная тьма и затем течет по рекам к морю. Я медленно бреду вдоль ручья по мокрому лесу. Повсюду я ощущаю присутствие Умы, в тени эбенов мне чудится запах ее тела, мешающийся с ароматом листьев, слышится шорох ее шагов на ветру. Я сижу у родников. Слушаю журчание воды по камням. Искрятся под порывами ветра верхушки деревьев. В просветах между листвой я вижу ослепительное небо, чистый свет. Чего мне здесь дожидаться? Мананава — обитель мертвых, поэтому люди сюда никогда не заходят. Это владения Сакалаву и беглых чернокожих рабов, которые давно уже стали призраками. Я наспех собираю скудные пожитки — следы моего пребывания в этом мире: одеяло цвета хаки, солдатский вещмешок, мой старательский инструмент, лоток, сито, флакон царской водки. Тщательно, как учила меня Ума, стираю свои следы, засыпаю кострище, закапываю мусор. На западе еще светло. Далеко, за Красноземельной горой, я вижу темное пятно Буканской впадины с раскорчеванными, опаленными землями. Я думаю о дороге, что шла через охотничьи угодья до самых вершин Трех Сосцов, о тропе через тростниковые поля, ведущей к Пятнадцати Кантонам. Может быть, Лора ждет меня, а может, и не ждет. Когда я приду, она произнесет что-нибудь насмешливо-забавное — будто в продолжение прерванного разговора, будто мы расстались только вчера, будто для нее не существует времени. К концу дня я добираюсь до устья Черной реки. Вода черна и спокойна, ветра нет. На горизонте виднеются несколько пирог, их треугольные паруса привязаны к рулю в ожидании попутного ветра. С юга, с севера слетаются морские птицы, чуть не сталкиваясь у поверхности воды, они тревожно кричат. Я достаю из мешка относящиеся к кладу документы, то, что еще осталось у меня — карты, наброски, тетрадки с записями, которые я вел здесь и на Родригесе, — и сжигаю их на прибрежном песке. Набежавшая волна смывает пепел. Теперь я знаю: так же поступил и Корсар, когда извлек свои сокровища из тайников Английской лощины. Он все уничтожил, выбросил в море. Однажды, на закате долгой жизни, полной убийств и славы, он вернулся и разрушил то, что сам создал, чтобы обрести наконец свободу. Я иду по черному песку к Башне Тамарен, у меня ничего больше нет.
Не доходя до Башни, я устраиваюсь на ночлег на вершине холма Звезды. Справа от меня уже погрузившаяся во тьму Буканская впадина, чуть дальше еще дымит труба Йемена. Интересно, те люди уже закончили расчистку земли в нашем бывшем имении? Может быть, они срубили и большое дерево чалта — темное древо добра и зла. В таком случае на этих землях от нас не останется ничего, ни единого следа, ни единого ориентира. Я думаю о Мам. Мне кажется, что она все еще спит где-то, одна, на своей большой медной кровати, под облаком москитной сетки. Мне так хотелось бы поговорить с ней сейчас вполголоса о том, чему нет конца, — о нашем легком, прозрачном, как мираж, доме под лазурной крышей, о ночи, спускающейся на сад, где поют птицы, о нашем овраге и даже о большом дереве чалта — древе добра и зла, растущем у входа в Мананаву. Вот я и снова на том месте, откуда восьмилетним мальчиком смотрел на приближающийся ураган, и было это в год, когда нас изгнали из нашего дома и выкинули в мир, словно обрекли на второе рождение. Я стою на вершине Звезды и чувствую, как внутри меня нарастает шум моря. Мне так хотелось бы поговорить с Лорой о Наде Белой Лилии, которую я нашел вместо сокровища и которая теперь возвратилась на свой остров. Мне хотелось бы поговорить с Лорой о дальних плаваниях и увидеть, как загораются ее глаза, точно так, как загорались они, когда с вершины каменной пирамиды мы смотрели на бескрайний морской простор, где только и чувствуешь себя по-настоящему свободным. Я пойду в порт и снова выберу себе корабль. Вот он, легкий и изящный, похожий на черного фрегата с распростертыми крыльями. Имя ему — «Арго». Он выходит в открытое море, медленно скользя по темной воде в свете опускающихся сумерек, а за кормой у него вьются птицы. Скоро стемнеет, и он поплывет под звездами, следуя за своей судьбой, что начертана на небесах. Я на палубе, на корме, окутанный ветром, слушаю треск разрываемых форштевнем волн и хлопки парусов. Тихо напевает свою бесконечную, монотонную песню рулевой, доносятся из трюма голоса играющих в кости матросов. Мы одни в море, единственные живые души. И Ума снова рядом со мной, я чувствую жар ее тела, ее дыхание, слышу, как бьется ее сердце. Куда же мы поплывем с ней? На Агалегу, Альдабру, остров Хуан-де-Нова? Нет числа островам в океане. А может, мы нарушим запрет и отправимся на Сен-Брандон, туда, где нашли свое пристанище капитан Брадмер и его рулевой? На край света, где не надо бояться ни неба с его дурными знаками, ни людей с их войнами. Стемнело, я слушаю, как рокочет во мне живое прибывающее море.
Я снова возвращаюсь в Мананаву, самое таинственное место на земле. Помню, когда-то я верил, что там рождается ночная тьма и затем течет по рекам к морю. Я медленно бреду вдоль ручья по мокрому лесу. Повсюду я ощущаю присутствие Умы, в тени эбенов мне чудится запах ее тела, мешающийся с ароматом листьев, слышится шорох ее шагов на ветру. Я сижу у родников. Слушаю журчание воды по камням. Искрятся под порывами ветра верхушки деревьев. В просветах между листвой я вижу ослепительное небо, чистый свет. Чего мне здесь дожидаться? Мананава — обитель мертвых, поэтому люди сюда никогда не заходят. Это владения Сакалаву и беглых чернокожих рабов, которые давно уже стали призраками. Я наспех собираю скудные пожитки — следы моего пребывания в этом мире: одеяло цвета хаки, солдатский вещмешок, мой старательский инструмент, лоток, сито, флакон царской водки. Тщательно, как учила меня Ума, стираю свои следы, засыпаю кострище, закапываю мусор. На западе еще светло. Далеко, за Красноземельной горой, я вижу темное пятно Буканской впадины с раскорчеванными, опаленными землями. Я думаю о дороге, что шла через охотничьи угодья до самых вершин Трех Сосцов, о тропе через тростниковые поля, ведущей к Пятнадцати Кантонам. Может быть, Лора ждет меня, а может, и не ждет. Когда я приду, она произнесет что-нибудь насмешливо-забавное — будто в продолжение прерванного разговора, будто мы расстались только вчера, будто для нее не существует времени. К концу дня я добираюсь до устья Черной реки. Вода черна и спокойна, ветра нет. На горизонте виднеются несколько пирог, их треугольные паруса привязаны к рулю в ожидании попутного ветра. С юга, с севера слетаются морские птицы, чуть не сталкиваясь у поверхности воды, они тревожно кричат. Я достаю из мешка относящиеся к кладу документы, то, что еще осталось у меня — карты, наброски, тетрадки с записями, которые я вел здесь и на Родригесе, — и сжигаю их на прибрежном песке. Набежавшая волна смывает пепел. Теперь я знаю: так же поступил и Корсар, когда извлек свои сокровища из тайников Английской лощины. Он все уничтожил, выбросил в море. Однажды, на закате долгой жизни, полной убийств и славы, он вернулся и разрушил то, что сам создал, чтобы обрести наконец свободу. Я иду по черному песку к Башне Тамарен, у меня ничего больше нет.
Не доходя до Башни, я устраиваюсь на ночлег на вершине холма Звезды. Справа от меня уже погрузившаяся во тьму Буканская впадина, чуть дальше еще дымит труба Йемена. Интересно, те люди уже закончили расчистку земли в нашем бывшем имении? Может быть, они срубили и большое дерево чалта — темное древо добра и зла. В таком случае на этих землях от нас не останется ничего, ни единого следа, ни единого ориентира. Я думаю о Мам. Мне кажется, что она все еще спит где-то, одна, на своей большой медной кровати, под облаком москитной сетки. Мне так хотелось бы поговорить с ней сейчас вполголоса о том, чему нет конца, — о нашем легком, прозрачном, как мираж, доме под лазурной крышей, о ночи, спускающейся на сад, где поют птицы, о нашем овраге и даже о большом дереве чалта — древе добра и зла, растущем у входа в Мананаву. Вот я и снова на том месте, откуда восьмилетним мальчиком смотрел на приближающийся ураган, и было это в год, когда нас изгнали из нашего дома и выкинули в мир, словно обрекли на второе рождение. Я стою на вершине Звезды и чувствую, как внутри меня нарастает шум моря. Мне так хотелось бы поговорить с Лорой о Наде Белой Лилии, которую я нашел вместо сокровища и которая теперь возвратилась на свой остров. Мне хотелось бы поговорить с Лорой о дальних плаваниях и увидеть, как загораются ее глаза, точно так, как загорались они, когда с вершины каменной пирамиды мы смотрели на бескрайний морской простор, где только и чувствуешь себя по-настоящему свободным. Я пойду в порт и снова выберу себе корабль. Вот он, легкий и изящный, похожий на черного фрегата с распростертыми крыльями. Имя ему — «Арго». Он выходит в открытое море, медленно скользя по темной воде в свете опускающихся сумерек, а за кормой у него вьются птицы. Скоро стемнеет, и он поплывет под звездами, следуя за своей судьбой, что начертана на небесах. Я на палубе, на корме, окутанный ветром, слушаю треск разрываемых форштевнем волн и хлопки парусов. Тихо напевает свою бесконечную, монотонную песню рулевой, доносятся из трюма голоса играющих в кости матросов. Мы одни в море, единственные живые души. И Ума снова рядом со мной, я чувствую жар ее тела, ее дыхание, слышу, как бьется ее сердце. Куда же мы поплывем с ней? На Агалегу, Альдабру, остров Хуан-де-Нова? Нет числа островам в океане. А может, мы нарушим запрет и отправимся на Сен-Брандон, туда, где нашли свое пристанище капитан Брадмер и его рулевой? На край света, где не надо бояться ни неба с его дурными знаками, ни людей с их войнами. Стемнело, я слушаю, как рокочет во мне живое прибывающее море.