самого входа, зажав в левой руке камень, лежал мальчишка лет тринадцати.

Несколько мгновений старик и ребенок смотрели друг на друга молча. Потом мальчик с отчаянием оглянулся, увидел узкую расщелину в скале, не выпуская камня, пополз, опираясь на локоть, но тут же повалился на окровавленную правую руку, вскрикнул и потерял сознание.

Браун бросился к нему, легко поднял худенькое тело и внес в глубину пещеры. Разрезав одежду, он ахнул: обе ноги мальчика были окровавлены, на правой ниже колена прощупывались острые края кости, правая рука — вывихнута, и кожа на ней распорота от локтя до плеча; все тело и лицо иссечено, исцарапано ветвями и хвоей. Ребенка спасли высокие деревья и густой упругий молодняк, смягчившие удар при падении.

Мальчику необходима была срочная помощь, клиническое лечение, но об этом нечего было и мечтать: всякий, кто попадал на территорию Центрального института, обрекался на смерть. Профессор решил самостоятельно сделать все, что сможет.

Он был плохим хирургом и успел основательно забыть методику лечения переломов. Но раны он перевязал быстро, использовав для бинтов свою нижнюю рубаху. При этом он почти реально видел, как в кровь ребенка ринулись миллионы микробов. Но что мог сделать он, профессор микробиологии, в таких условиях? У него не было даже иода.

Когда Браун осторожно дернул руку мальчика, чтобы вправить вывихнутый сустав, раненый застонал и пришел в себя. Он смотрел тусклым отсутствующим взглядом, но постепенно его глаза округлялись, в них появилось единственное чувство ужаса. Ребенка надо было успокоить.

— Я твой друг, не бойся меня! — сказал профессор.

Мальчик не шелохнулся.

Браун повторил ту же фразу по-французски, по-английски, наконец, по-русски. Рука мальчика вздрогнула.

Трудно было предположить, что мальчик — русский. Скорее всего, поляк: после оккупации Польши многих поляков вывезли в Германию для черных работ. Но польским языком Браун не владел, поэтому заговорил, коверкая русские слова, как ему казалось, на польский лад.

Голос профессора звучал взволнованно, искренне, и мальчик немного успокоился. Из-под опущенных ресниц он внимательно следил за каждым движением старика, и когда в кустах послышался шорох, судорожным движением вновь схватил камень.

— Глупый, это птица вспорхнула! — Браун опасливо покосился на мальчика и, на всякий случай, подвинулся ближе к выходу из пещеры. "Странный ребенок — от него можно ждать чего угодно!"

Мальчик, испугавшись, что профессор уйдет, забормотал что-то, показывая, что камнями бросаться не будет. Он жестикулировал, мычал, и Браун, решил, что мальчик — немой, что он пас коров, ночью свалился со скалы и просит вылечить его и вывести отсюда.

Вывести отсюда! Мальчик не знал, что из долины выхода нет. Размышляя вслух, Браун сказал:

— Ну, хорошо: вылечить я тебя, предположим, смогу. А что же дальше? Ты попал в запретную зону, и за несколько метров отсюда начинается миненфельд — минная нива… нет, минное поле… Не вздумай пытаться переползти: мины действуют безотказно, я в этом убедился. А если ты наткнешься на охрану — тебя убьют. Понял?

Мальчик серьезно кивнул головой.

— Ну, дружок, придется тебе пролежать в этой пещере немало дней. Начнем-ка мы ее оборудовать, — скоро холода наступят. Что ты можешь предложить?

Мальчик не отвечал. Он заснул как-то внезапно, продолжая сжимать камень в руке.

— Ну и ну! — Браун ласково покачал головой, снял с себя куртку и укрыл мальчика. Такую силу воли и выдержку у ребенка он встречал впервые.

В тот день Браун возвратился в подземный город поздно, а на следующее же утро объявил себя охотником. Он потребовал ружье, расспрашивал всех о нравах диких коз, ежедневно отправлялся на охоту и, возвращаясь с пустыми руками, притворно вздыхал.

Однажды профессора поймал с поличным его же лаборант: оказалось, что Макс Браун не умеет заряжать ружье и ни единого выстрела из него не сделал — ствол не был даже закопчен. Вскоре профессор отослал лаборанта, заявив, что тот не справляется с работой.

Шеф института противоречить не стал. Не возразил он и против странного желания профессора, чтобы пищу ему приносили в лабораторию. Для шефа все было ясно: старик Браун начал выживать из ума.

Но Валленброта не так легко было провести. Он заметил, что профессор однажды вернулся без куртки. Куда она девалась? И что за странная вспышка охотничьей страсти у старика?

За рассеянным профессором удалось проследить очень легко. Однажды, когда Браун, нагрузив карманы снедью и медикаментами, направился к лифту, Валленброт пошел за ним по пятам.

Профессор пробирался напрямик, сквозь кустарник, затем исчез в какой-то пещере. Валленброт подполз ближе и прислушался.

— Тебе не больно? — спрашивал профессор на такой Странной смеси русско-немецкого языка, что Валленброт понимал лишь отдельные слова.

— А тебе не холодно?

Тот, к кому обращался Макс Браун, нечленораздельно мычал, но вдруг вскрикнул, как вскрикивают при перевязках, и Валленброт догадался, что в пещере находится раненый. Нащупав в кармане пистолет, он шагнул к темному отверстию пещеры и произнес:

— Профессор Браун! Вы прекрасный микробиолог, но плохой хирург. Разрешите мне!

А часом позже, недалеко от входа в подземный город, Валленброт сказал с развязной наглостью:

— Надеюсь, дорогой профессор, вы теперь зайдете ко мне в лабораторию? В предыдущий раз я так и не успел рассказать вам о своих достижениях. Я открыл новый вирус — вирус "Д". Это необычайно действенный препарат для бактериологической войны. Но, к сожалению, он крайне нестоек. Ваши советы мне весьма помогут.

Макс Браун остановился и тихо ответил:

— Я к вам не приду, и работать над средством уничтожения не буду. Обязанность микробиолога — бороться против болезней, но не вызывать их. Лучшие люди человечества…

Валленброт расхохотался:

— Лучшие люди? Лучшие люди — мы, арийцы! Впрочем, я не собираюсь дискуссировать с вами на эту тему. Мне просто нужна ваша помощь. Я, к сожалению, не успел взять от вас всего, что мог.

— Нет! Я не приду.

— Нет?! — угрожающе переспросил Валленброт. — Тогда мне придется доложить шефу о странных прогулках профессора Брауна.

— Ну, и что же? — профессор дрожал от негодования.

— Очень просто: вас лишат права выхода на поверхность.

— Я брошу исследования в тот же день. Сломить на этот раз меня не удастся.

— Ну, тогда… — Валленброт умышленно растягивал слова, наслаждаясь все растущей тревогой профессора. — Тогда придется мне лично провести некоторые микробиологические эксперименты над известным