тигра — своего любимого зверя, часто упоминаемого в стихах. Молоденькие поэтессы, студентки-филологички смотрели на него завороженными глазами, и мне, тогда двадцатилетнему солдату, казалось странным, что на подобного старика можно смотреть восторженно и влюбленно.

Учась в Литературном институте, я несколько раз заходил на семинары Ильи Львовича, хотя постоянно числился в семинаре Луговского, а потом Коваленкова. Иногда мы, студенты-поэты, бродили по чужим семинарам, даже по прозаическим. Интересно было послушать, коли есть такая возможность, Паустовского, Федина, Леонова, Сельвинского, Антокольского…

Стихи Сельвинского для меня всегда были интересны. Кое-что я знал наизусть. Во всяком случае, встретив в журнале, не пролистывал, но прочитывал обязательно. Да и как не читать — профессия. Но все же за всем не уследишь. Должен признаться теперь, что небольшая поэма, о которой сейчас пойдет речь, не была мною прочитана своевременно. Попалась на глаза, может быть, уже в 55-м году, а не в год ее написания и публикации.

Листая томик стихов Сельвинского, я вдруг увидел знакомое сочетание букв — Алиса. И подзаглавие: «Из рукописей моего друга, пожелавшего остаться неизвестным». Сами по себе ничего не говорили слова, в том числе и заглавное слово, но особым чувством я сразу все осознал и понял… Только еще начиная пробегать глазами все пятнадцать этюдов, из которых состоит поэма, я уже уверенно знал, что это про ту, про нашу Алису, а вместе с тем встали на свои места и приглушенные разговоры, и внезапный отъезд ее, и увиливающий от меня взгляд Кирилла.

«Я тебя узнал по сновиденьям… Я тебя предчувствовал, предвидел… И когда вокруг необычайно Сплетня заметалась как в бреду…»

Ну да. О чем же это, если не о том самом?

«Угадал я не глазом, но оком ледяные твои огни… В этот миг я увидел бессмертье, ты же видела лишь старика».^[1] Тут хотя еще и нет пока конкретного образа, который хотя бы угадывался, но ледяные огни — это, конечно, Алиса. Но пойдем дальше.

«В день, когда по льдинам Заполярья… шел я на собаках в океане, бородатый, тридцатитрехлетний, где-то в Польше родился ребенок: девочка со льдистыми глазами… Я увидел их и содрогнулся… Арктика сквозь мили, сквозь туманы вырубила деву изо льда… Девушка смеется, веселится… Ей ведь, упоенной, невдомек, что она задумана природой лишь затем, чтобы войти в поэму. В черный день ледового похода для меня Алиса родилась».

Таких совпадений быть не могло. Чтобы и Алиса, и полька, и со льдистыми глазами. Значит, вот оно что! Ходила к нему на семинар, и он ее полюбил. Ему пятьдесят один (как мне теперь, когда пишу эти строки), а ей восемнадцать. Были свидания? «На безлунье в бору высоком…» (этюд 2). «Она мне постоянно говорила, что у нее жених, что он красавец и что, мол, нет на свете человека такого некрасивого, как я. И вдруг однажды очень удивленно: «А знаешь? А ведь ты похож на тигра!» (этюд 4).

Как ни странно, сквозь бесконкретные эти стихи проступает конкретный образ Алисы. Это похоже на нее — нарочно называть человека некрасивым, чтобы поддразнить стареющего поэта, рассказывая о своем женихе-красавце. Это целиком в ее духе. Кроме того, оборот «А знаешь?» — ее оборот.

— А знаешь? Я сегодня впервые была в общественной бане. У нас в Польше нет таких бань. Это страшно, Володя.

— Что страшно? Жарко?

— Нет, эти тела, тела! Эти дряблые женщины, бесформенные, с большими животами на тонких ногах. Эти груди, свисающие до живота. Или эти жирные туши все в складках, розовые, как семга, или желтые, как пергамент. Неужели и я буду такая же, Володя? Это страшно. Я не хочу. Я впервые увидела. Я забыла, что пришла мыться. Я смотрела как в круге ада…

Шестой этюд, бесспорно, самый сильный во всей поэме. Пожалуй, я выпишу его целиком. Замечу, кстати, что, значит, была и ревность, вернее, был, наверное, разговор, упрек какой-нибудь с его стороны, она его обрезала и нарочно съязвила в ответ вроде того, что еще не видела таких некрасивых людей или вроде придуманного ею жениха-красавца. Я знал, что никакого жениха в Польше у нее в то время не было.

Вспоминаю свое первое впечатление от прочтения поэмы «Алиса», на котором я себя поймал. Как же так? Один и тот же человек, одна и та же Алиса, для нас — девчонка, немного нравящаяся (посидеть около нее в общежитии, послушать вот именно Мицкевича из ее уст, поносить ее полушубок), а для него — молния, гром, рок, пожар, трагедия, выжженная пустыня, возделанный сад, притихший до времени вулкан, тропический ливень, поэма в конце концов… Алиса.

«Эти болота, пропахшие серой, лес, что был неожиданно нем, в мехе пушистом звезда Венера, встреча русских и польских поэм… Птицы ночные в деревьях сонных, сердце, сердце в набатных стонах — все позабудешь, Алиса, и все ж…» (этюд 7).

«Я хочу вобрать в себя навеки весь пейзаж твоих полярных глаз… Наглотаться бы перед разлукой слов твоих и смеха, милый друг…» (этюд 8).

«Как же быть теперь без нее? Как мне жить теперь без нее? Кофе пить. Газеты читать. Никогда никого не ждать?» (этюд 9).

«Отдай мне ее! Ты слышишь, Москва? Выбрось, как море янтарь!» (этюд 10).

«Железнодорожная держава… Голубой экспресс «Москва — Варшава»… Красный уходящий огонек… Полюби Россию, дорогая…» (этюд 12).

«Имя твое шепчу неустанно. Шепчу неустанно имя твое… Дыханье, пахнущее молоком (очень точно! — В. С.). Теперь ты навечно со мной, недотрога! Постигнут ли твой Болеслав или Стах, что ты не придешь? Ты осталась в стихах. Для жизни мало, для смерти много» (этюд 13).

…Итак, Алиса исчезла и осталась только в стихах, в поэме. Иногда я спрашивал у Кирилла, не переписывается ли он с ней, и Кирилл действительно обладал кое-какими сведениями, но очень скудными. А может быть,