Нет, не может.

— Ты чертовски прав — не может. Тем не менее, он это сделал. При том, что Сюрте и Скотланд-Ярд сообща пыхтят над этой загадкой, но к нам ни за помощью, ни за советом не обращаются — не нужны мы им.

— Что он вам сказал? — не выдержал я.

— А вот это уж не твое дело, — радостно заявил Пабджой. — Совершенно не твое дело, но, так и быть скажу. У него сидел Мэтьюс из военного министерства и этот подонок Киллигрю из спецподразделения. И ещё один тип из его собственной охраны, я его не знаю. Малый с искалеченной рукой, с виду глухой как пень. О чем это тебе говорит, Кэри?

— О межведомственном сотрудничестве. Только я в такие вещи не верю.

— И я не верю. Зато вижу в эдакой безумной всеобщей заинтересованности признак паники — крупная ситуация, а?

В некоторые вполне обычные слова Пабджой вкладывает не свойственный им смысл, как бы выделяя их курсивом. На желтой страничке появились новые квадратики, он отложил затупившийся карандаш и принялся подыскивать в стаканчике новый. Мне пришло в голову, что все эти забавы — кубики, коробочки, квадратики — что-то означают и могли бы заинтересовать психоаналитика. Надо при случае спросить Отто Фельда.

— Министр назначил мне ещё одну встречу, в четыре, — продолжал Пабджой. — Пойдешь со мной. Он желает лично познакомиться с сотрудником, которому предстоит разматывать этот клубок с французской стороны.

Собравшись в одной из комнат министерства иностранных дел, мы уселись полукругом за большим столом. Со стены на нас равнодушно взирали Керзон и Сальсбери, не больше интереса выказывал и субъект без подбородка в темно-сером в полоску костюме, стоявший за пустым креслом своего босса. Всем своим видом он показывал, что ждет единственно достойного человека.

— Господа, прошу прощения, — несколько раз повторил он нервно, господин министр задерживается, но скоро будет.

— А что говорят сотрудники коммутатора в "Кларидже"? — спросил Пабджой, ни к кому не обращаясь. Ответа не последовало. — Слушайте, Киллигрю, вы-то уж наверно навели справки, а?

Человек по имени Киллигрю медленно повернул голову и взглянул на Пабджоя так, будто видел его впервые в жизни. Он был тощий, весь какой-то напряженный и прямо-таки излучал недоброжелательность.

— Ничего, — буркнул он и отвернулся, устремив взор прямо перед собой.

— Черт возьми, неужели ему никто не звонил? — не унимался Пабджой.

На сей раз Киллигрю не удостоил его и поворота головы. Если и были у него радости в жизни, то уж отнюдь не дружеская беседа.

— Но хоть какие-то версии у вас есть? — Пабджой действовал по принципу "Капля камень точит", однако результат был нулевой, поскольку камень есть камень.

— Никаких, насколько мне известно.

— А у французов?

Киллигрю снова решился на некоторый расход жизненных сил и чуть повернул голову:

— У французов что?

— Ну — как они это восприняли? В посольстве, в госбезопасности, на набережной д'Орсей^[2]?

Голова вернулась на место ещё до того, как с тонких губ слетел скупой ответ:

— Нормально. Как и следовало ожидать. Истерика.

— Господин министр иностранных дел не задержится надолго, провозгласил полосатый костюм. — Его вызвал к себе господин премьер-министр… — Нервы секретаря явно не выдерживали столь унылой атмосферы. Никто не обратил внимания на его слова.

— А в комнате что-нибудь интересное нашли? — продолжал Пабджой с таким видом, будто твердо рассчитывал получить обстоятельный ответ. Киллигрю едва заметно покачал головой: нет.

— А записка? Может, она дала какую-то ниточку?

— Нет.

— Где она?

У французов.

— Стало быть, у вас в спецподразделении ничего нет и начинать-то не с чего.

— Посмотрим, — отозвался Киллигрю. — Еще мало времени прошло. — Для него это была уже целая речь.

— Вот это правда, — подхватил пухлый розовощекий господин, сидевший по другую сторону от Киллигрю. Он был в штатском, но все равно выглядел так, будто на нем военная форма.

— А у вас что-нибудь есть, Алан? — спросил Пабджой.

— Ничегошеньки, старина. По правде сказать, я не совсем понимаю, зачем меня сюда позвали. Такие дела не по нашей части. Я своему шефу это говорил, но он сказал, что министр иностранных дел настаивает на нашем участии. Не удивлюсь, если идея исходит от самого премьера. Он же, если его зубная щетка не на месте, звонит в разведку. Обычная паника, как вы находите?

— Я тоже так считаю, — согласился Пабджой. — А вы, Киллигрю?

Киллигрю решил, видимо, что если уж поворачивать голову, то в сторону военного соседа:

— Сомневаюсь. — Его взор снова устремился вперед.

— И я сомневаюсь, — произнес сморщенный маленький человечек, который до этого рта не раскрывал. Никто не потрудился его представить, и я решил что либо он из КГБ, либо тот самый глухой пень из охраны отдела безопасности министерства, о котором упоминал Пабджой. Его левая рука бессильно висела вдоль туловища и на ней была белая нитяная перчатка. Все повернулись к нему, но промолчали, и сам он явно ничего не собирался добавлять к вялому разговору.

— О Господи! — сказал неожиданно Пабджой, — Ну и весельчаки тут собрались. — Он повернулся к секретарю, который все ещё стоял навытяжку за креслом отсутствующего патрона. — Хорошо бы чаю, а?

— Думаю, следует подождать господина министра, — последовал ответ.

— Вовсе не обязательно, — возразил Пабджой. — Впрочем, как хотите…

Тут дверь распахнулась и появилась знакомая коренастая фигура государственного секретаря по внешней политике Великобритании и по делам Европейского сообщества в правительстве Ее величества. Его-то мы и ждали он прямо-таки влетел в комнату, пронесся к своему столу, на ходу пожимая всем руки, и приземлился в слишком большом для него кресле, внеся с собой в общество безумный энтузиазм и суетливость. После предыдущей скуки это было даже приятно.

— Джентельмены, — заговорил он нараспев, как все его земляки, — рад вас видеть. Очень мило с вашей стороны, что пришли. Вивиан, почему вы не угостили наших гостей чаем? Правда, чай у нас ужасный…

Костюм в полоску пробормотал что мол, вас ждали, сэр, и поспешно скрылся за дверью.

— Без чаю невозможно, ни о чем не договоришься, — возвестил хозяин. По опыту знаю. Но скоро его принесут, так что все будет в порядке. Ну как вам это грустное дело? — слова "грустное дело" он повторил дважды. Похоже, он искренне расстроился из-за того, что его французский коллега добровольно лишил себя жизни.

— Премьер-министра, как и меня, впрочем, — продолжал он, больше всего беспокоит, что господину Маршану пришлось пойти на столь решительный шаг в виду некоей, видимо, невыносимой ситуации.