Батиста, чтобы он принес вам всякие мелкие вещи, которые вам могут понадобиться.

— Вы очень добры, сударыня… Но разве я в чем-нибудь нуждаюсь? Ни в чем… Все кончено… Немного лучше, немного хуже, не все ли равно?

И, отвернувшись к стене, она заплакала.

— Вы очень страдаете, бедняжечка? — спросила г-жа де Пьен, садясь возле кровати.

— Нет, не очень… Только в ушах у меня все время свистит ветер, как в ту минуту, когда я падала, и слышится звук… трах, как при ударе о мостовую.

— Вы были тогда не в себе, дорогой друг. Вы раскаиваетесь теперь, не правда ли?

— Да… но в беде теряешь голову.

— Я очень сожалею, что ничего не знала о вас прежде. Но, дитя мое, что бы ни случилось в жизни, не надо предаваться отчаянию.

— Вам легко рассуждать, сударыня, — заметил доктор, который писал рецепт за маленьким столиком. — Вы не знаете, что значит потерять красивого молодца с усами. Но, черт подери, чтобы догнать его, нет нужды прыгать в окно.

— Фи, доктор, — сказала г-жа де Пьен, — у бедняжки была, конечно, другая причина для…

— Сама не знаю, что на меня нашло! — воскликнула больная. — Была не одна причина, а целых сто. Сначала скончалась мама, и это сразило меня. Затем я почувствовала себя всеми покинутой, никому не было дела до меня… Наконец человек, о котором я думала больше, чем о ком-либо на свете… Так вот, сударыня, он забыл даже мое имя. Меня зовут Арсена Гийо, через два «и», а он пишет Гио!

— Я же говорил, что он изменщик! — вскричал доктор. — Таких, как он, превеликое множество. Полноте, полноте, красавица, забудьте его. Мужчина с короткой памятью не стоит того, чтобы вы помнили о нем. — Тут доктор вынул часы. — Четыре часа, — заметил он, вставая, — я опаздываю на консилиум. Приношу тысячу извинений, сударыня, но я вынужден вас покинуть, не успею даже проводить вас домой. Прощайте, дитя мое, успокойтесь, все наладится. Вы будете так же хорошо выделывать пá больной ногой, как и здоровой. А вы, госпожа сиделка, ступайте к аптекарю с этим рецептом и делайте то же, что и вчера.

Врач и сиделка ушли; г-жа де Пьен осталась наедине с больной, несколько обеспокоенная тем, что в истории, которую она создала в своем воображении, дело не обошлось без любви.

— Итак, вы были обмануты, бедная девочка! — проговорила она после паузы.

— Обманута? Нет. Разве обманывают таких, как я? Попросту я ему наскучила… Он прав: я ему не пара. Он был всегда добр ко мне, великодушен. Я написала ему, рассказала, до чего я дошла, и предложила, если он пожелает, снова сойтись с ним… Он ответил… то, что он писал, очень меня огорчило… Вернувшись на днях домой, я уронила зеркало, его подарок, венецианское зеркало, как он говорил. Зеркало разбилось… Я подумала: вот последний удар судьбы!.. Это знак, что всему пришел конец… У меня ничего больше не оставалось от него. Все свои драгоценности я заложила… Затем я подумала: если я покончу с собой, это огорчит его, и я отомщу… Окно было открыто, и я выбросилась.

— Но поймите, несчастная, повод к самоубийству был столь же легкомыслен, сколь и преступен сам поступок!

— Пусть так, но что поделаешь? В горе не рассуждают. Хорошо счастливчикам говорить: будьте благоразумны.

— Знаю, горе — плохой советчик. Но есть вещи, о которых не следует забывать даже среди самых тяжких испытаний… Еще не так давно я видела вас в церкви святого Роха, куда вы пришли с самым благим намерением. Вы имеете счастье верить. Вера, дорогая, должна была удержать вас на пороге отчаяния. Жизнь дарована вам богом. Она не принадлежит вам… Но я не вправе бранить вас теперь, бедная моя девочка. Вы раскаиваетесь, вы страдаете. Господь сжалится над вами.

Арсена опустила голову, и слезы выступили у нее на глазах.

— Ах, сударыня, — молвила она с глубоким вздохом, — вы считаете меня лучше, чем я есть… Вы считаете меня благочестивой… а я не так уж благочестива… некому было наставить меня, и если вы видели меня в церкви… так это потому, что я не знала, как быть, что делать…

— И это была превосходная мысль, дорогая. В несчастье всегда следует обращаться к богу.

— Мне говорили… если поставить свечку святому Роху… но нет, сударыня, я не могу вам этого сказать. Такая богатая дама, как вы, не знает, на что можно пойти, когда у тебя нет ни гроша.

— Прежде всего надо просить у бога мужества.

— Вот что, сударыня, я не хочу казаться лучше, чем я есть. Пользоваться тем, что вы даете мне по своей доброте, не зная меня, значило бы обкрадывать вас… Я не нашла своей доли… но на этом свете каждый устраивается как может… Словом, я поставила свечку, потому что мать говорила мне: стоит поставить свечку святому Роху, и через неделю, самое позднее, найдешь себе покровителя… Но я подурнела, стала похожа на мумию… теперь уже никто не польстится на меня… Мне остается только умереть. Впрочем, я и так наполовину мертва!

Все это было сказано скороговоркой, прерываемой исступленными рыданиями, которые внушали г-же де Пьен больше ужаса, нежели отвращения. Она невольно отодвинула свой стул от кровати больной. Вероятнее всего, она ушла бы, если бы чувство сострадания не пересилило ее гадливости к этой падшей женщине, внушив ей, что нехорошо оставлять ее одну в столь глубоком отчаянии. Наступило молчание; затем г-жа де Пьен пробормотала нерешительно:

— Ведь это же ваша мать! Несчастная, как вы смеете так говорить о ней?

— О, моя мать была такой же, как и все матери… наши матери… Она кормила свою мать… Я в свою очередь кормила ее. По счастью, у меня нет ребенка… Я вижу, сударыня, что пугаю вас… Это понятно… Вы получили хорошее воспитание, вы никогда не знали нужды. Богатому легко быть честным. Я тоже была бы честной, если бы представилась такая возможность. У меня было много любовников, но любила я только одного. Будь я богата, мы поженились бы, и наши дети выросли бы честными людьми. Я говорю с вами вот так, с открытой душой, хотя отлично вижу, чтó вы думаете обо мне, и вы правы… Но вы единственная честная женщина, с которой я разговаривала за всю свою жизнь, и вы кажетесь мне такой доброй, такой доброй, что я все время твержу себе: даже тогда, когда она узнает, какая ты, она пожалеет тебя. Я скоро умру, я прошу вас только об одном. Закажите по мне панихиду в церкви, где я видела вас в первый раз. Всего одну… и благодарю вас от всей души…

— Нет, вы не умрете! — воскликнула глубоко растроганная г-жа де Пьен. — Господь смилуется над вами, бедная грешница. Вы раскаетесь в своих заблуждениях, и он простит вас. А я буду молиться о вас, уповая на то, что мои молитвы помогут вашему спасению. Те, кто воспитал вас, более виновны, нежели вы сами. Только будьте мужественны и надейтесь. А главное, бедное