колет теперь глаза...
Разворачивается лопнувшей шиной
Накатившаяся гроза.
И польет монотонная влага
С перекошенных Пиреней!
...Когда стану лохматой дворнягой –
Не кидайте в меня камней!
1997
И что в результате? Пустые года, как метель. И что-то некстати, И кто-то уселся на мель, И где-то и как-то И всякого смысла лишён: Ведь с первого акта Ты в фарсе играть приглашён...
И разные вещи Без толку тревожат меня: Вот плещет и хлещет Ковыль по коленам коня. Ковыль? Только снится, Конь – тоже... Так значит опять Ни петь, ни молиться, Ни плакать, ни думать, ни спать?..
Дожди на антеннах, И в окнах, как шторы, дожди... Скандальный оттенок Всего, что ещё впереди – Ну, с бухты-барахты? Но там, где воняет бензин – Не белые яхты, А дизельный, чёрный буксир! Сравни-ка сегодня Скрипучий ржавеющий руль Не с громом Господним, А с грохотом старых кастрюль!
И новая дата Опять прибавляется к тем, И кто-то, Куда-то – Помимо сюжетов и тем, Да, где-то, Да, как-то... Пускай даже роль по плечу – Спектакль без антракта. И точно – я так не хочу!
Мост над болотами перед рассветом. Цепочка фонарей – и нет ей конца. Почти что вергилиев путь к тому свету... Это – Местро. На полчаса – Воды и столбов... Но я – не об этом, А только о том, что прошедшим летом На площади, сдавленной серым светом, В длинном пространстве, скрипкой пропетом, От арки до арки перед рассветом Снова слышны были их голоса: И тех кто остался в прошлом веке, И тех кто уехал год назад... (Ведь античные – того света – реки Только для виду забвеньем грозят).
И в бесконечность за аркой арка Уходят от радуг Святого Марка… Вдоль по площади арки эти, Эхо друг другу передают: Оттого мы и встретились тут, на том свете – Бесчисленны эха – и те и эти – Под каждой аркой и в каждой Лете Случайную фразу вернут на рассвете И чью-нибудь, и мою... и мою...
Когда туман к воде сползает постепенно, И облака сидят на креслах площадей, Я в городе сыром завидую Гогену – Нездешности его деревьев и людей…
Ломясь из синевы, Пикассо, опалённо Глядит, как на землю обрушилась луна, Разъята музыка на струны и колонны, И лампа Герники в абсент погружена…
...Сухой чертополох танцует на бумагах, В редакциях газет – машинок чёрный лом, А в серых зеркалах, в пустых универмагах Красавица ольха смеётся над тряпьём…
И небо чёрное над набережной встало Всё в белых искорках, как старое кино, И на экран ползёт видение вокзала Где паровоз летит в стеклянное окно.[5] Всё на места свои вернётся непременно. И утки на воде – как тапочки Дега... Шуршит буксир Маркé над розоватой Сеной. И тихо. И рассвет. И тают берега.
К фотографии Б. Великсона
Мы дошли до края света И гранитная часовня (Эта низкая часовня) – Над уклоном к морю... Нету Ничего кроме часовни И травы у края света.
Монотонный дождь. И снова Капли по плащам шуршат. В тёмных и средневековых Мы в плащах до пят. И гранитный крест за нами. Дождь косой да серый камень... Может там, за облаками, Там за морем, может, – лето?
Мы дошли до края света...
Pointe du Van, Бретань
Собаке Нюше
В эту осень небо привыкло Зажигать каждый вечер закат. В оркестровой скрипки пиликают – Как дубовые листья кружат,
А со сцены – воронье соло, Воробьиный хор (далеко!), И с готовностью невесёлой Ветры пробуют геликон.
Ну-ка, вслушайся, если уловишь Репетирует что-то даль, Где-то – поезд по шпалам клавиш: То настраивают рояль.
Мы с тобой пройдём непременно, По паркетам листвы скользя, За кулисы, в фойе, на сцену – Только в зрительный зал нельзя.
Говоришь – пойдём? Но, однако, Нам никто ещё не сказал... И куда нам спешить, собака? Нас не пустят в зрительный зал.
Geh Graal zu suchen, ritter («Parzifal»)[6]
На охоту за словом, на охоту охот, На охоту за словом: ну а вдруг повезёт? Толпы черных предзимних кустов оголя, По стерне опустелой по жалобам трав, Сколько лет – через чьи-то чужие поля, Чьи-то строки чужие по пути раскидав!
Из холодного мира немых фонарей (Каждый плащ, как дождливый плач) – К островам, где словами двигал скалы Орфей, И вода – как весёлый мяч:
Вот – навстречу! Вот наплывают, Приближаются острова! Там такие слова сверкают – Как не стать игроком в слова? Заигравшись, не знал, я как близко… Унесла невесомая пена, От прибоя скал Киммерийских, До ленивых песков Карфагена...
И когда корабли врезаются в мель На рассвете у жёлтой косы, И скрипят кили от ласки земли, И осокой шуршат носы – Что в метафорах пены мне послышится тут? Или вправду сирены в этом море живут?
Но на плоской воде даже волн нет – Молчаливая ночь не стынет, То ли радугу каплями полнит, То ли дышит свистом пустыни. Разве радуга вечной бывает? Разве сложатся свисты в слова?
Уплывают – опять уплывают – Разбегаются острова...
(Из Роберта Фроста)
Я целый день по листьям бродил, от осени я устал, Сколько узорной пестрой листвы за день я истоптал! Может, стараясь вбить в землю страх, топал я слишком гордо, И так безнаказанно наступал на листья ушедшего года.
Всё прошлое лето были они – где-то там, надо мной, И мимо меня им пришлось пролететь, чтобы кончить свой путь земной. Все лето невнятный шелест угроз я слышал над головой, Они полегли – и казалось, что в смерть хотят меня взять с собой.
С чем-то дрожащим в душе моей говоря, будто лист с листом, Стучались мне в веки, трогали губы, – и всё о том же, о том... Но почему вместе с ними уйти? Не хочу я и не могу! Выше колени – ещё хоть год удержаться бы на снегу.
1997
ИТОГ РОМАНТИЗМА
И что в результате? Пустые года, как метель. И что-то некстати, И кто-то уселся на мель, И где-то и как-то И всякого смысла лишён: Ведь с первого акта Ты в фарсе играть приглашён...
И разные вещи Без толку тревожат меня: Вот плещет и хлещет Ковыль по коленам коня. Ковыль? Только снится, Конь – тоже... Так значит опять Ни петь, ни молиться, Ни плакать, ни думать, ни спать?..
Дожди на антеннах, И в окнах, как шторы, дожди... Скандальный оттенок Всего, что ещё впереди – Ну, с бухты-барахты? Но там, где воняет бензин – Не белые яхты, А дизельный, чёрный буксир! Сравни-ка сегодня Скрипучий ржавеющий руль Не с громом Господним, А с грохотом старых кастрюль!
И новая дата Опять прибавляется к тем, И кто-то, Куда-то – Помимо сюжетов и тем, Да, где-то, Да, как-то... Пускай даже роль по плечу – Спектакль без антракта. И точно – я так не хочу!
ПЛОЩАДЬ СВЯТОГО МАРКА
Мост над болотами перед рассветом. Цепочка фонарей – и нет ей конца. Почти что вергилиев путь к тому свету... Это – Местро. На полчаса – Воды и столбов... Но я – не об этом, А только о том, что прошедшим летом На площади, сдавленной серым светом, В длинном пространстве, скрипкой пропетом, От арки до арки перед рассветом Снова слышны были их голоса: И тех кто остался в прошлом веке, И тех кто уехал год назад... (Ведь античные – того света – реки Только для виду забвеньем грозят).
И в бесконечность за аркой арка Уходят от радуг Святого Марка… Вдоль по площади арки эти, Эхо друг другу передают: Оттого мы и встретились тут, на том свете – Бесчисленны эха – и те и эти – Под каждой аркой и в каждой Лете Случайную фразу вернут на рассвете И чью-нибудь, и мою... и мою...
Gare d'Orsay
Когда туман к воде сползает постепенно, И облака сидят на креслах площадей, Я в городе сыром завидую Гогену – Нездешности его деревьев и людей…
Ломясь из синевы, Пикассо, опалённо Глядит, как на землю обрушилась луна, Разъята музыка на струны и колонны, И лампа Герники в абсент погружена…
...Сухой чертополох танцует на бумагах, В редакциях газет – машинок чёрный лом, А в серых зеркалах, в пустых универмагах Красавица ольха смеётся над тряпьём…
И небо чёрное над набережной встало Всё в белых искорках, как старое кино, И на экран ползёт видение вокзала Где паровоз летит в стеклянное окно.[5] Всё на места свои вернётся непременно. И утки на воде – как тапочки Дега... Шуршит буксир Маркé над розоватой Сеной. И тихо. И рассвет. И тают берега.
* * *
К фотографии Б. Великсона
Мы дошли до края света И гранитная часовня (Эта низкая часовня) – Над уклоном к морю... Нету Ничего кроме часовни И травы у края света.
Монотонный дождь. И снова Капли по плащам шуршат. В тёмных и средневековых Мы в плащах до пят. И гранитный крест за нами. Дождь косой да серый камень... Может там, за облаками, Там за морем, может, – лето?
Мы дошли до края света...
Pointe du Van, Бретань
* * *
Собаке Нюше
В эту осень небо привыкло Зажигать каждый вечер закат. В оркестровой скрипки пиликают – Как дубовые листья кружат,
А со сцены – воронье соло, Воробьиный хор (далеко!), И с готовностью невесёлой Ветры пробуют геликон.
Ну-ка, вслушайся, если уловишь Репетирует что-то даль, Где-то – поезд по шпалам клавиш: То настраивают рояль.
Мы с тобой пройдём непременно, По паркетам листвы скользя, За кулисы, в фойе, на сцену – Только в зрительный зал нельзя.
Говоришь – пойдём? Но, однако, Нам никто ещё не сказал... И куда нам спешить, собака? Нас не пустят в зрительный зал.
* * *
Geh Graal zu suchen, ritter («Parzifal»)[6]
На охоту за словом, на охоту охот, На охоту за словом: ну а вдруг повезёт? Толпы черных предзимних кустов оголя, По стерне опустелой по жалобам трав, Сколько лет – через чьи-то чужие поля, Чьи-то строки чужие по пути раскидав!
Из холодного мира немых фонарей (Каждый плащ, как дождливый плач) – К островам, где словами двигал скалы Орфей, И вода – как весёлый мяч:
Вот – навстречу! Вот наплывают, Приближаются острова! Там такие слова сверкают – Как не стать игроком в слова? Заигравшись, не знал, я как близко… Унесла невесомая пена, От прибоя скал Киммерийских, До ленивых песков Карфагена...
И когда корабли врезаются в мель На рассвете у жёлтой косы, И скрипят кили от ласки земли, И осокой шуршат носы – Что в метафорах пены мне послышится тут? Или вправду сирены в этом море живут?
Но на плоской воде даже волн нет – Молчаливая ночь не стынет, То ли радугу каплями полнит, То ли дышит свистом пустыни. Разве радуга вечной бывает? Разве сложатся свисты в слова?
Уплывают – опять уплывают – Разбегаются острова...
* * *
(Из Роберта Фроста)
Я целый день по листьям бродил, от осени я устал, Сколько узорной пестрой листвы за день я истоптал! Может, стараясь вбить в землю страх, топал я слишком гордо, И так безнаказанно наступал на листья ушедшего года.
Всё прошлое лето были они – где-то там, надо мной, И мимо меня им пришлось пролететь, чтобы кончить свой путь земной. Все лето невнятный шелест угроз я слышал над головой, Они полегли – и казалось, что в смерть хотят меня взять с собой.
С чем-то дрожащим в душе моей говоря, будто лист с листом, Стучались мне в веки, трогали губы, – и всё о том же, о том... Но почему вместе с ними уйти? Не хочу я и не могу! Выше колени – ещё хоть год удержаться бы на снегу.