не так, как она привыкла представлять себе прекрасный великий Тибр.
Иногда по сторонам она видела поросшие соснами вершины, но чаще — голые холмы. Только изредка попадались ячменные поля, да и те небольшие. Сестра Фидельма знала — здесь недавно прошла армия императора Константина, и эта пустыня, по которому течет мутный Тибр, создана человеком, а не природой.
Насколько она помнила, река впадает в Средиземное море между двух симметричных портов, Остии и Порто, где разделяется на два рукава с темными прожилками водорослей, огибая Святой остров — Изола Сакра. Низменные статны — соляные болота — окружают этот не самый приятный вход в Рим. Однако в Остию и Порто, два старейших порта Рима, сходились корабли со всех концов света.
Пейзаж немного сменился, и вот она уже глядела на серебристо-зеленые оливы, покрывавшие склоны холмов. Оливы, уцелевшие после набегов Константиновых солдат, буйно разрослись на опустошенных ячменных полях. Фидельма обратила внимание, как непохожа эта серебристо-зеленая листва на глубокий темно-зеленый цвет пышных зарослей и тенистых рощ, что растут в более прохладной Ирландии. Там, где обрамленные фуксиями тропинки спускаются к серым гранитным валунам в шафранных пятнах лишайника на каменном побережье. Там, где просторные зеленые холмы и глубокие темные болота, а вокруг — заросли ежевики и вереска и ощетинившиеся крапивой тисового леса, где в подлеске орешник и жимолость.
Неожиданно и с удивлением Фидельма ощутила тоску. Она почувствовала, как же ей хочется поскорее вернуться, услышать родную речь, быть на своем месте, быть дома. Как там сказано у Гомера? «Слаще нам нет ничего отчизны и сродников наших». Пожалуй, Гомер был прав.
Глядя на проплывающие мимо пейзажи, она вновь задумалась о брате Эадульфе. Ее тревожило, отчего ей стало вдруг так грустно, когда они прощались. Не слишком ли большое значение она придает их дружбе, тому, что между ними было, — или тому, что могло бы быть? Прав ли был Аристотель, когда сказал, что дружба — это одна душа, живущая в двух телах? Поэтому она и чувствует сейчас пустоту, словно в ней чего-то не хватает? Фидельма сжала губы, досадуя на саму себя. Она всегда старалась разобраться в своих отношениях к людям — разум позволяет умерить чувства. Иногда она понимала, что больше не различает, где само чувство, а где его логическое обоснование. Анализировать чувства других казалось гораздо проще, чем понять свои собственные. Кто это сказал — «Врач, исцели самого себя»? Она не могла вспомнить. В ее языке была старая пословица: «Всякий увечный — врач». Кто же этого не знает?
Фидельма стала дальше смотреть на проплывающие берега реки, покрытые бледной растительностью. Снова они напомнили ей о пышной густой зелени Ирландии. Глядя назад, туда, где далеко за излучинами реки остался Рим, она еще на мгновение подумала об Эадульфе.
И грустно улыбнулась про себя. Верны слова Горация: «Vestigia… nulla retrorsum» — «Ни шагу назад». Нет, назад она уже не вернется. Она вернется домой.