сейчас приведу. Надо перепроверить сопроводительные документы из полиции. Вы должны заново опросить беженца по анкетным данным, внести их в этот формуляр. У него самого документов, разумеется, никаких. Обычная история. Дезертир. Переслали из Дюссельдорфа, где он в полицию сдался.

На фото: квадратное лицо, надбровные дуги, одна бровь разбита, взгляд мрачно-угрюмый. Под фотографией - столбиком данные:

фамилия: Витас

имя: Жукаускас

год рождения: 1975

место рождения: г. Грозный, Чечня

национальность: русский

язык(и): русский, литовский

вероисповедание: католик

Я выглянул на звуки шагов: фрау Грюн идет впереди, за ней движется что-то большое и темное; в полутьме коридора плохо видно, но хорошо слышно сопение и скрежет подков. Он одет во все черное, на ногах кованые башмаки, руки в татуировках. Наголо брит, левая бровь свеже-искорежена, еще розового цвета. Один глаз сильно косит.

- Скажите ему, что вы переводчик, - сказала фрау Грюн, направляя фотоаппарат на экран.

- Доброе утро, я твой переводчик, - сказал я как можно дружелюбнее.

- А, переводчик, хорошо, а то ни хрена не понять, что им надо на х... (потом он почти каждую фразу снабжал этим энергичным и коротким выражением, звучащим, как долгое придыхательное "наххху...", похожее на шуршание змеи перед броском).

- Сядем. Надо кое-что уточнить, - предложил я.

- Уточняй.

- Тут записано: имя Жукаускас, а фамилия Витас. Разве не наоборот?

- Да ты чего, в натуре? Что я, Жучкой жил?.. Наоборот.

- Национальность?

- Русак.

- Фамилия не очень-то...

- Это папаша у меня был литовец, а матушка русская, наххху...

Говорил он медленно и твердо, закругляя слова и удваивая согласные, как это свойственно прибалтам (паппашша, мматтушшка). Один глаз смотрит в сторону, второй неподвижно уставлен в меня.

- Тут записано - родился в Чечне. Правильно?

- Точняк. В Грозной жил всегда.

- Вера?

- Вера? - усмехнулся он. - Нету веры.

- Что-то надо записать. Католик?

- Ну, пусть так...

- Теперь языки... Какой родной язык?

- Русский. И литовский.

- Его-то зачем вписывать? Начнут копаться, скажут, из Литвы, - сдуру вырвалось у меня.

- Правильно... Не пиши. Это я сболтнул. Совсем запарился тут, котелок не варит, крыша едет, наххху... - попытался улыбнуться он, вращая глазами в разные стороны.

"Пианино" было налажено, и фрау Грюн попросила его вымыть руки и насухо их вытереть.

- Знаю, не в первый раз, - как-то радостно ухмыльнулся он.

- Сидел?

- Три года. За дезертирство.

- Спортсмен? - приветливо спросила фрау Грюн, указывая на его разбитую бровь.

- Был. Теперь уже нет, - ответил он. - Отбегался.

Пока фрау Грюн поочередно прикладывала к бумаге его корявые пальцы в татуированных перстнях, он косился на нее, вздыхал, щурился и наконец сказал:

- Милая немочка...

Потом фрау Грюн вкладывает в сканер лист с отпечатками пальцев и набирает на компьютере короткую комбинацию:

- Все. Теперь они уже в Висбадене, в картотеке, - поясняет она.

Я перевожу. Витас кривится:

- Пусть себе. Я гастроль окончил...

Витас отправился в комнату ожидания, а мы пошли по коридору дальше. Какие-то люди чиновничьего вида сидели в комнатах, двери повсюду открыты, а некоторые проемы лестниц - за решетками. Сквозь бронированную дверь поднявшись на второй этаж, мы очутились возле кабинета; на двери - табличка: "Einzelentscheider"2.

"Что бы это значило? Сам все решающий?" - подумалось мне, а фрау Грюн уже знакомит с господином Шнайдером, улыбчивым, вежливым, приличным, седовласым и румяным. Он сидит у стола и перелистывает дела в оранжевых обложках. По стенам идут полки с толстыми папками, на видном месте, конечно, календарь. Шнайдер охотно поясняет суть предстоящего:

- Вначале надо отметить начало вашей работы. Ведь это деньги. Всякий труд должен быть оплачен. Давайте сюда ваш обходной лист. Так. Знаком вам этот аппарат? - Он указывает на диктофонное устройство с трубкой. - Хорошо. Значит, работаем так: я задаю беженцу вопросы, вы их переводите на русский язык, потом переводите на немецкий его ответы, я их окончательно формулирую и записываю на пленку. После этого секретарша перенесет запись с ленты на бумагу, а потом вы с листа переведете протокол беженцу на русский, чтобы он знал, что там написано. Если у него возникнут дополнения, возражения или замечания - надо внести. Все должно быть по закону. Тут список опорных вопросов. Прочтите.

Я читаю вопросы (анкетные данные, причины бегства), а Шнайдер, просматривая тонкую папку Витаса, бормочет:

- Ничего неизвестно. Сдался в Дюссельдорфе, переслали к нам... Почему сюда?.. А у нас специализация по русским. У каждого лагеря - свой профиль.

- Закавказье тоже к вам принадлежит?

- Нет, Закавказье в Трире. Так, просмотрели?.. Хорошо. Можем начинать?..

Он перегибается к микрофону, стоящему на подоконнике, и говорит негромко:

- Пожалуйста, приведите беженца! - а мне указывает на другой стул: Будьте добры, пересядьте туда, мне лучше ему прямо в глаза смотреть...

"Это будет не так-то легко!" - усмехаюсь я про себя, вспоминая косые глаза Витаса.

Он звенел подковами по коридору. Мы оба слушали тяжелые четкие шаги, за которыми почти не было слышно шагов фрау Грюн. Шнайдер прикрыл веки. Потом сказал:

- Шаг четкий, размеренный, военный. Очевидно, служил в армии.

Витас с размаха сел на стул и уставился одним глазом на Шнайдера. Второй глаз был направлен на меня. "Под двумя прицелами держит."

Шнайдер любезно поздоровался, положил перед собой стопку бумаги, карандаш, вставил кассету в диктофон и попросил перевести абзац из книги законов, где говорилось, что беженец должен говорить правду, ничего не скрывать и не утаивать.

- Это и ежу понятно наххху... - кивнул Витас.

Шнайдер тоже кивнул и включил диктофон. Он четко спрашивал, Витас односложно отвечал, и Шнайдер успевал на листе записывать даты. Картина такая: в школе учился плохо, был дзюдоистом, не хотел идти в армию, за что и посадили на три года; когда вышел, то помогал матери на базаре, а потом опять попал под призыв, но на этот раз его не посадили, а предложили альтернативу: или опять сидеть, но теперь уже 7 лет, как рецидивисту, или пойти в спецдивизию, где деньги и добыча и работа не очень пыльная. Пришлось идти воевать.

- На чьей стороне? - вежливо осведомился Шнайдер.

- Как на чьей?.. На нашей! - возмутился Витас, не дав мне доперевести.

- Да, но кто это "наши"?.. Вы же говорите, что родились и жили всю жизнь в Грозном? Кто же теперь для вас "наши", чеченцы или русские? - улыбнулся Шнайдер.

- Русаки, конечно. Матушка ж у меня русская... Умерла, правда... Ни родных, ни близких, все умерли. И хата порушена наххху...

Шнайдер выключил диктофон, потер лоб и негромко, как бы про себя, сказал:

-