Когда война началась, нервничала она очень. Мур-мур с другими пацанами на крышу лазил, зажигалки тушить, их домком обязал. И правильно, кому еще это делать, как не мальцам шустрым? Для них все равно что игра. Но я сдуру рассказала ей, как в соседнем дворе мальчишке одному осколок в глаз попал, пришлось срочно глаз у Гельмгольца удалять. Тут она просто зашлась. И когда Мур-мур на крышу лазил, только об этом и говорила. Почему-то больше всего за глаз боялась. И все чаще заговаривала об эвакуации. Тогда все об эвакуации говорили. Паника была. Мы-то с Николой эвакуироваться не собирались. На своем ремонтном он бронь получил, завод машины и танки с фронта ремонтировал, на фронт они сразу и отправлялись. Он уже начальником цеха тогда был. Я к нему на завод в бухгалтерию устроилась, мое-то предприятие за Урал перевозить собирались. В общем, если б они эвакуировались, оно бы и к лучшему. Ида к родителям на Север уехала, непонятно ведь было, начнутся занятия в институтах или нет. А мы пожили бы вдвоем, за квартиркой присмотрели. Так что я не отговаривала ее, наоборот, советовала уезжать поскорей. Ну, а как уж там она решала, ее дело. Москву к тому времени сильно бомбили. Во время налетов страшно было. Кабы метро рядом, еще ничего. Но нам до метро — полтора бульвара, да и казармы военные рядом. Немец-то про них наверняка знал.
Уехали они в начале августа, на пароходе с речного вокзала. Про какую-то Елабугу все говорили да Чистополь. Мур-мур, помню, все не хотел уезжать, ругался с ней. Вещей много не взяли, на антресоль часть на хранение загрузили, как жить собирались, неизвестно. Непрактичная уж очень была. Мы потому в эвакуацию и не хотели, что здесь-то твердая карточка продуктовая и деньги. А что там, кто ж его знает. Опять же комнату оставлять нельзя. И немца мы не боялись. Ну возьмут они Москву, так что ж, мастеровые люди везде нужны. И ремонтировать у немцев наверняка есть чего. Перекантовались бы как-нибудь до прихода наших. А она немца боялась ужасно. Прикидывалась, что ли? Муж-то у нее, чай, не на фронте был, а в тюрьме, враг народа. Немцы таких не трогали, я знаю, мне сестра двоюродная рассказывала, они в оккупации с первых дней оказались. К тому же она по-иностранному могла говорить.
После отъезда вестей от них не было. Спустя несколько месяцев, зимой уже, управдом сказал, что в их комнату временно кого из беженцев подселит. Я, конечно, против была, да кто ж меня спрашивал? На всякий случай сказала, что вещи свои они оставили и вроде как собирались вернуться. Но управдом сказал, не вернутся. Она в Елабуге умерла, а пацана куда-то определили. У мужа десять лет без права переписки. К тому же срок договора у них скоро истекает, с хозяйкой он списался, разрешение на подселение получил. Потом Зойка мне сказала, она почему-то всегда все знала, что не умерла она вовсе, а повесилась. А отчего, неизвестно.
Я поплакала немного в тот вечер, жалко, соседи все-таки, хотя особого добра я от них не видала. Потом Никола пришел, и мы стали комнату к подселению готовить. Часть вещей-то на антресоли была. В основном ее мужа вещи, хорошие такие, добротные. Те, что Мур-мур почему-то носить не стал. Я видела, как она их укладывала. Но еще две коробки с бумагами в углу стояли, забыли в последний момент, что ли? Книжки какие-то и что-то ее рукой исчиркано. Но мы это оставлять у себя побоялись, кто его знает, что там в этих бумагах, может, задания какие шпионские. С бумагами НКВД должно разбираться. Мы так, не перебирая, коробки управдому и отдали. А уж он как знает. Только он особо заморачиваться не стал, высыпал все у помойки во дворе и сжег.
Что, преступление? Я с вами согласна. Не должен был он так поступать. Бумаги отнести надо было куда следует. Пусть органы сами решают. А ему, видите ли, лень было! Но не жаловаться же на него. Он вообще-то уважительный был, ответственный. Почему у себя не оставили? Что мы, сумасшедшие? Нашли бы это у нас, никто разбираться б не стал, срок дали бы, и все. Бумага не может быть на вес золота, это всего лишь бумага. Ну, не разбогатела я с ее бумажек, не прославилась, что теперь? Зато жизнь прожила спокойно. Ветеран труда. Льгота у меня небольшая есть.
Вроде, все я про эту жиличку рассказала. Через неделю к нам татарку подселили, Алию. Вот тут я взвыла. Правда, она в торговле работала, и карточки мне всегда хорошо отоваривала. Но сколько ж родственников у нее ошивалось! Каждую неделю кто-то новый. Баба она добрая была, всех старалась к делу пристроить. А уж как начнет беляши свои татарские жарить, всю кухню жиром заляпает! А если чак-чак делает, торт это у них такой татарский, с медом, ни до чего дотронуться нельзя, все липкое. Но правда, угощала всегда нас щедро, не отнимешь.
Что? Приезжал ли Мур за вещами? Заходил как-то раз. Алия только-только вселилась, помню. Собирался с друзьями прийти, все забрать, да куда-то пропал. Девчонка его знакомая, Валя, сказала, в Ташкент он уехал. Я на рынке ее однажды встретила, хлебом торговала. А в сорок четвертом похоронка на Мура пришла. Его тогда, видно, в армию призвали. Почему на наш адрес, не знаю. Я в жакт сдала, пусть там разбираются.
Ненадолго он мамашу-то пережил. Вот судьба. Через несколько дней мы с Николой, когда Алии дома не было, на антресоль залезли и вещи все достали. Неровен час, татарва пронюхала бы, пусть уж лучше нам достанется, мы все-таки не чужие им были люди. Очень удачно мы эти вещи продали. Война кончалась, демобилизованных много, все хотели скорей в гражданское переодеться, цену хорошую давали. Аккурат на письменный стол денег хватило, двухтумбовый, вот этот самый, у окна. Зачем нам стол письменный? Ну, во-первых, солидно так. А потом Никола же у меня умелец был, починить чего, это ему запросто. Инструмент по ящичкам разложил, стол газетой накрыл, сидит себе ковыряется. Работу мелкую стал на дом брать, все копеечка не лишняя. Алия бы не донесла, я про ее шахер-махер в торговле тоже много чего знала.
А где-то через год после войны Ида с младшей сестрой приехала. На Севере-то они натерпелись. Старший Штрух простудился очень на стройке, больничный не брал, думал, так обойдется, объект сдавать надо было. Ну и получил воспаление легких, за неделю сгорел. Жена его переживала очень, в Москву засобиралась, там, мол, ее ничего больше не держит. На пароходе до Красноярска плыли, она на палубе стояла, по сторонам смотрела. Убивалась все, что к мужу на могилу вряд ли когда еще выберется. А потом девчонки глянули, и нет ее. То ли упала, то